Последний фуршет - Вера Копейко

— Мог бы и не заглядывать, — фыркнула Лиза.

— А ты специально надела тогда кофточку с таким декольте?

— Нет, конечно. И потом, я же не могу забивать гвозди не наклоняясь, — Лиза снова фыркнула. — Но он не свалился...

— Его спас телефонный звонок, — сказала мать. — Я слышала, — она подняла глаза вверх, к потолку, — как ему позвонили. А когда вернулся, вместо того, на что он спешил снова посмотреть, стоял ящик с землей.

— И в нем уже сидели астры!

Ящики для балкона в квартире Славика тоже сколотила Лиза. Теперь в них взошли перистые гвоздики.

— Сука! Да остановите ее! Уберите от меня! — вопила женщина, сбрасывая с голого тела остатки еды и пытаясь подняться с огромного серебряного блюда, на котором лежала. — А-а-а... — кричала она, хватаясь за голову, потому что длинные пальцы крепко вцепились ей в волосы. Белые длинные пряди были накладные, но они намертво сплелись с ее собственными такого же цвета.

— Лиза! Лиза! — Славик с красным лицом пытался поймать жену за плечи, но та уворачивалась и тащила женщину за собой.

Вставай, дура, идиотка. Козлиная радость, — шипела она. Под ноги Лизе упали кусочки тэмпуры, она давила их носком черных туфель. — Они тыкают в тебя палочками, японцы хреновы. А ты лежишь тут, развалилась нагишом, дрянь такая...

— Это не фурия, это барракуда. Ах, как хороша... — смеялся Андрей Борисович, сложив руки на груди и смотря на схватку. — Нет, такого в программе не было, — ответил он кому-то. — Но мне нравится. Битва светлого и темного. Всегда впечатляет.

— Отлично, все получилось. Завтра бульварные газеты протрубят, как необычно прошла презентация нового меню в ресторане Головина. Схватка женщин, в которой... А кто победит, еще неизвестно. Девица, которую он нанял изображать диву на блюде, не слабая.

— Ох, — выдохнул Андрей Борисович.

Он наблюдал за Лизой с того момента, как они со Славиком вошли в зал. Видел по ее лицу, что она не в себе. Наблюдал, когда произносил речь, знал, что она хочет услышать имя, хотя бы Славика, но не услышит, эта честолюбивая девочка.

Андрей Борисович никогда не чувствовал в себе желания покровительствовать кому-то. Но его попросили, и он увлекся.

Позвонила Ксения, его первая жена.

— Лизе надо помочь. Подтолкнуть.

— Ты хочешь сказать — спровоцировать?

— Да, — засмеялась она. — Если тебе это понятней.

— Может быть, скажешь как?

— Знаешь, что больнее всего для человека? — спросила она.

— Смотря для кого.

— Для такого, как я и она, — это унизить то, что ты делаешь.

— Гм... помню...

— Когда будешь говорить о книге, Андрей, не произноси ни разу имя Славика и уж тем более — ее. Как будто они ни при чем. А меню... Ты знаешь, что такое купеческий загул?

— Читал, — хмыкнул он. — С голой бабой на столе, ты об этом?

— Ага. — Ксения засмеялась.

— Ксюха, ты просто...

— На нее уложи все свои сасими, тэмпуры...

— Но мои гости...

— Твои пресыщенные гости будут писать кипятком от счастья, — Ксения засмеялась.

— Ты серьезно? Думаешь, она взорвется?

— Ручаюсь. Она готова давно. Приезжала тут ко мне на днях. Ты ведь знаешь, я не теряю ее из виду почти тридцать лет...

— Но мне жаль Славика. Он хороший парень. Они мне оба нравятся. И я смею утверждать, что он ее любит.

— Она, я думаю, тоже. Но их любовь... — Ксения помолчала. — Знаешь, есть такое выражение: «глаза замылились»? Когда люди смотрят, но ничего не видят.

— Слышал.

— Она все равно от него уйдет. Сам знаешь, не давайте повода ищущим повода. А сейчас самое время дать ей повод. Никаноровы у меня, а ты, наверное, помнишь, кто для нее Надежда?

Андрей Борисович помнил. Он ушел от Ксении, когда та писала диссертацию как раз о том, в чем участвовала и Надежда, и мать Лизы, Ирина.

— Кажется, я понимаю. Ты хитрая, Ксюха. — Он засмеялся.

— И еще момент, — сказала она. — Ты без всяких вложений получишь такую рекламу, что к тебе толпами повалит народ. На новое меню.

— Понял. Но больше голых баб не будет.

Теперь он смотрел, как разворачивается спектакль, который срежиссировала его первая жена.

Что ж, Лиза играла, как предсказывала Ксения. Растрепанные рыжие волосы прилипли к лицу, а она давила и давила кусочки японской еды, палочки разлетелись по полу и белели, словно обглоданные кости огромной рыбы, пойманной в Токийском заливе.

Потом Лиза, не взглянув ни на кого, развернулась и вылетела за дверь.

Едва открыв глаза, она почувствовала, что сегодня что-то случится. Шея заныла, будто в первый раз перед прыжком с парашютом.

Лиза вспомнила, как вчера вечером клала в сумочку свой паспорт и банковскую карточку. Просто так, на всякий случай, уверяла себя. Пусть лежат.

«Да что сегодня такого?» — с нарочитым удивлением думала она. Просто они со Славиком идут на обычный фуршет, разница лишь в том, что на нем Андрей Борисович представит меню, подготовленное по кулинарной книге, которая выйдет через полтора месяца. Но он начинает ее раскручивать заранее. Все правильно.

Ты должна радоваться, говорила себе Лиза, больше не надо выбивать на клавишах рецепты японских блюд, от которых ее уже физически тошнило. Не зря же сегодня она пекла самые обычные оладьи. Похоже, Славик тоже сыт по горло разными «адзи но химоно» из сушенной на солнце ставриды и «сасими», этими сырыми морепродуктами, нарезанными ломтиками.

Лиза поморщилась. Сняла с плиты сковороду и поставила под кран с горячей водой.

«Так, что дальше?» — спросила она себя. Тягучая тоска навалилась снова.

А дальше — все, как было... Она будет переводить с японского и набирать для Славика что-то еще, еще, еще... И так — всю жизнь?

Рука дернулась, запястье угодило на раскаленный край сковороды. Так тебе и надо, кухарка, злобно бросила себе Лиза. Она не охнула от боли, не поморщилась, словно надеялась, что боль отрезвит ее и удержит от того, на что она решилась. Да, решилась. Даже самой себе не признаваясь в том. Так бывает. Так было в ее жизни не раз, когда внезапно она слышала, как кто-то говорил ей: «Сделай это сейчас».

Лиза чувствовала, как торопливо забилось сердце. «А... Славик сумеет выписать квитанции за свет?» — вдруг пришло ей в голову. И едва удержалась от того, чтобы не кинуться к шкафу и не выписать самой...

Стоп, хватит, сказала она себе. Почувствовала, как заныла рука, словно вся боль, которая накопилась внутри, сосредоточилась в обожженной коже.