Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика - Рэйвин Коннелл

Противоречие между телом и развивающейся практикой – это длящийся факт в самой сексуальности. При половом акте только самый неопытный, эмоционально скованный или испуганный человек всегда следует простой телесной логике от сексуального возбуждения к завершению акта. Существуют удовольствие и напряженность в попытке замедлить непосредственную реакцию тела, изменить ритм, предаться исследованию. Можно доставить удовольствие своему партнеру или партнерше, действуя вопреки динамике своего собственного желания и подчиняя его желанию своего партнера или партнерши. Так узнаёшь о том, как живет другое тело, которое не заключает в себе твое желание или твою потребность. Так чрезвычайно сложное с точки зрения практической организации сооружение сексуальных отношений основывается на структуре напряжений и противоречий. Именно в этом смысл соединения двух людей, который отличен от механического соприкосновения двух тел.

Практические преобразования тела

Даже рассуждая о противоречии между социальным процессом и телом, мы все-таки не слишком дистанцировались от учений о естественном различии и биологической детерминации. Ведь наше рассуждение все еще остается интерпретацией тела как неподвижного двигателя, т. е. того, что является фиксированным сравнительно с тем, что является подвижным. Оно по-прежнему выглядит как то, что придает смысл, само его при этом не получая. Тело относительно социальной системы по-прежнему остается громадой, мерцающей за пределами яркого пятна огней космической станции, чужим и неподвижным предметом, бросающим нам вызов одним своим присутствием.

Такая монолитность и неприступность тела была важна для многих теоретиков. Они находили в своего рода биологическом упрямстве тела конечное основание человеческой свободы перед лицом довлеющих ему социальных сил: Герберт Маркузе обращался к телесному основанию Эроса, Ноам Хомский – к биологическому основанию речи. Подобный подход, наверное, может быть оправдан как спекуляция о предельных границах социального контроля (хотя я в этом и не уверена). Но из него не следует, что в целом тело становится социальным агентом как бы из чистой природы, из некоего фундамента, лежащего вне общества. Тело, которое служит нам, Я в своей телесной форме – это социальное тело. Оно скорее приобрело приписанные ему смыслы, нежели само придало смыслы чему-то. Мое мужское тело не придает мне мужественности, оно приобретает мужественность или какие-то ее элементы как свое социальное определение. Моя сексуальность также не является проявлением природы; она также является частью социального процесса. В ответ на социальные воздействия мое тело отражает калейдоскоп социальных смыслов подобно маленьким зеркальцам на индийском национальном платье.

Тело, не переставая быть телом, трансформируется в процессе социальной практики. Я не могу предложить системный анализ этого процесса, но в данном контексте имеет смысл проиллюстрировать мою мысль. Ниже будут приведены три примера: символического эротизма, физического смысла маскулинности и истории политики тела.

Комментируя замечательное стихотворение Геррика[12], Джуди Барбор отмечает, что сила эротизма этого текста в значительной степени определяется коннотациями, связанными с шелком как с фетишем сексуальности и высокого статуса. Данные коннотации действуют в рамках закрытой системы социальной мысли (которую она называет мифологичной), направленной на мужскую и женскую сексуальность. Морин Даффи (Maureen Duffy) делает аналогичное замечание о «Королеве фей» Спенсера – эротическом стихотворении-сновидении, в котором типичные проблемы ренессансной сексуальности и культуры исследуются и разрешаются в духе насилия. Роман Жана Жене «Богоматерь цветов» также является поразительным документом, иллюстрирующим связь между воображением и эротизмом. В этом романе Жене создает мир эротических объектов, в ритуальных танцах которых маскулинность и фемининность то растворяются, то сгущаются, то воплощаясь в яркий образ неистового юноши, равно порочного и желанного, то принимая амбивалентную форму Божественного.

Хорошо известно значение ритуала в сексуальном поведении. При некоторых формах сексуальности он становится матрицей усиления напряжения через противодействие собственному телу. Используя боль, страх и унижение, садомазохистские ритуалы с «запрещенными символами и… отчужденными эмоциями», говоря словами Пат Калифии, в поисках удовольствия практически обращают тело против него самого. При более умеренных формах фетишизма, когда удовольствие достигается при использовании прорезиненных плащей или белых детских перчаток, роль воображения и главенство социально сконструированного значения – в данном случае невербального и встроенного в тактильную реакцию – совершенно очевидно. (Но даже здесь имеет место идеологическая «натурализация» социального. В порнографии с фетишистскими мотивами обычно содержится фантазия ничем не опосредованного открытия неконтролируемой «естественной» реакции на фетиш, каким бы он ни был.)

Фетишизм и фетишистская порнография действуют по большей части потому, что они основаны на игре с элементами гендерного символизма и на изменении их комбинаций. Будучи формами сексуальности, они предполагают связь между этим символизмом и телом, социальные определения ощущения женственности и мужественности. Это физическое ощущение, которое можно было бы назвать неуклюжим словом «гендерность», нуждается в объяснении. Рассмотрим физическое ощущение маскулинности, поскольку фемининности уделялось больше внимания.

Физическое ощущение маскулинности – вещь далеко не простая. Оно включает размеры и формы тела, привычки принимать определенное положение и делать определенные движения, наличие/отсутствие конкретных физических навыков и образ собственного тела, способ, каким оно предъявляется другим людям, и варианты их реакции на это предъявление, то, как тело ведет себя при выполнении трудовых операций и при сексуальных контактах. Все это ни в коей мере не является следствием хромосомного набора XY или даже обладания пенисом, которое с таким удовольствием обсуждается в дискуссиях о маскулинности. Физическое ощущение маскулинности вырастает из истории социальных практик в жизни каждого человека, из истории-жизни-в-обществе.

Например, в западных странах образы идеальной маскулинности конструируются и наиболее регулярно популяризируются через соревновательные виды спорта. Хотя взрослые люди чаще выступают в качестве зрителей, чем участников, мальчики занимаются спортом много, и их учат рассматривать спортивные успехи как дело чрезвычайной важности. Сочетание силы, ловкости и техники, необходимое для того, чтобы хорошо играть в игры типа футбола, крикета и бейсбола, и важное даже в таких высоко индивидуализированных видах спорта, как серфинг, становится сильным фактором эмоционального, иначе говоря, катектического, аспекта жизни подростка. Хотя встречаются подростки, которые отрицают этот опыт (см. подробнее Главу 8), для большинства из них он становится моделью двигательной активности не только в спортивных играх. Квалификация в этой сфере превращается в средство оценки степени маскулинности.