Культя - Нил Гриффитс

А Ребекка? Что с ней сталось? Не так уж она и рвалась жить; поэтому он надеется, что она по-прежнему проводит большую часть времени во сне. Наяву она лишь мучилась, порой ему чудится, что ветер с другого берега доносит ее голос, что зовет и зовет и пытается научить его слушать, потому что он ее просто не слышит, но знает, что если б не она, и если б он по-прежнему был с двумя руками, работал бы он сейчас на каком-нибудь сраном конвейере или раскладывал банки по полкам в супермаркете и дни его ползли бы в глухоте, ненависти и скуке, безо всякого сюжета, так что все это — и она — сделали его тем, что он есть — неповторимость женщины и губительного пристрастия и обломка грязной иглы и рокового умирания клеток, все это в нем, как татуировка.

Чуть не каждое утро одноглазый лис спускается с горы. Одноглазый лис, вниз по склону и в его сад, обнюхать и пометить. И птицы слетают с деревьев и с неба, поклевать его семян; посланники, спускаются на лезвиях солнечных лучей, клюют его семена.

Чё я тока не пил за свою жизнь. Всё, что хочешь. С чего и как началось — не помню, теперь кажется, всегда так было; то есть я не помню, как первый раз в жизни глотнул спиртного или что-то еще в етом роде — выпивка была всегда. Будто часть меня. И торчал на всем, перепробовал весь набор, что только бывает: травку, и быстрый, и кислоту, и грибы, и экстази, и кокаин, и крэк, и героин, и темазики, и диазики, и метадон, и могадон, и димедрол, и петидин, и эфедрин, и декседрин, и бензедрин, и всевозможные опиаты, и все, что служит для утоления боли. Отключался в прокуренных комнатках, где вдоль стен валялись штабелями другие чуваки в отключке. А бухло… Господи, как я бухал, пиво, и вино «Конкорд», и бормотуху, и сидр «Мерридаун», и «Спеш», и бренди, и водку, и виски, и ром, и джин, и мартини, и кулинарный херес, и всё что угодно. Одно время даже метиловый спирт, через тряпку, чтобы отцедить рвотное, что в него добавляют, чтоб ты слегка отравился и сблевал. И из всего етого разного — так много комбинаций, так много сочетаний надо перепробовать; у каждого кайфа — свои тонкости, которые в конечном итоге не имеют значения, потому что главное — чтоб мозги прошибло. Остальное неважно.

И вот все ето добро — передо мной, в спиртном ряду. Ряды полок, стеллажи, выше меня ростом. Крепких напитков тут нет — они за прилавком, у продавца сигарет, от воров, типа, а вот вино и пиво — тут, передо мной, вина — хоть залейся, бля, и херес и разная экзотическая дрянь вроде «Калуа», сливочных ликеров и всякого такого. Несу корзинку меж рядами, вино справа, пиво слева, и все бутылки словно испускают низкий гул, не то чтоб неприятный, скорее, манящий, зовущий. Чего проще было бы — отдаться в рабство, запустить этот гул у себя в черепе. До чего просто. До чего прекрасно. Всего лишь сдаться, согласиться на посулы етих полок, рядов, на бешеное возбуждение, что в них таится, и даже вкус их не важен, гораздо важнее вопросы, рожденные первым глотком, насущные вопросы, что молотком застучат в висках, забьются в мозгу и вгонят яйца аж в грудную клетку. Что будет со мной? Где я буду завтра? С кем? Из миллиона возможностей, что сулит грядущая ночь, какие выпадут на мою долю?

Вот потому я больше всего любил бухать. Можно было и с колесами смешать, угу, замечательно, круто, но опиаты — нет. Ето не для меня. Темазепам у меня шел хорошо, зашибись просто, как ехала крыша, если его принять вместе с бухлом, а вот героин, метадон и все такое — нет, в них нету никакой жизни, они не поднимают, а усыпляют, ето сдача в плен, капитуляция. Жажда жизни? Да иди ты; ето жажда смерти. А вот спиртное, бухло, нет: если пить сильно и долго, днями, неделями, есть мало, спать мало, то рано или поздно попадешь в сверкающий простор, меряй его широкими шагами, этот простор — вокруг тебя, и одновременно — у тебя в голове и в сердце, и в этом просторе ты становишься богом. Ты паришь. Творишь зверства безнаказанно, и душа твоя прыгает и скачет от радости вокруг мук совести, которые так легко задушить, а внутри тебя — невероятная сила, потому что ты знаешь, о да, бля, ты знаешь, что ето не для слабаков, о нет, чтобы пьянствовать, нужно не только отчаяние, нужна ясная, сверкающая отвага. И сила, и самопожертвование, непостижимое для трезвенников, странных негнущихся фигур, что проходят, расплывчатые, по твоему залитому светом миру, хрупкие вертикальные силуэты на краю твоего сознания, практически бесполезные, потому что покорные, потому что их не тянет на приключения, потому что они презирают твой бесконечный поход за радостью и боятся его. Ни хера они не знают. Им бы только спать, просыпаться, жрать, срать, болтать да работать, ето для них главное, бля, работа, пашут, как рабы, на какую-нибудь херню, что убивает дух, высасывает душу, пока не начнут подыхать в собственном дерьме, и вот они глядят на часы, чтоб уйти на долгожданный обеденный перерыв, бля, а я вхожу в только что открывшийся паб, где пахнет полиролью, где в косых лучах солнца, проникающих через окно, сверкают дерево, латунь, стекло, и танцуют пылинки. Как вообще можно жить без етого? Чем эти люди заполняют зияющую дыру? Мы с Ребеккой заходим в паб, у нас в карманах деньги, а эти глупые бедняги на улице, а шапка пены на первом стакане, а стопарик виски вдогонку, а вкус чисто бля

хватит

вернись

ладно

в постылую пустошь трезвости, в завязку. Суд запихал пьяницу в клинику, и что ты теперь будешь делать, теперь, когда тебя освободили, трезвый ампутант в пустыне? Сажаешь семена в землю, сыплешь орехи птичкам — отныне они за тебя будут летать.

И читаешь. У тебя завязываются отношения со словами.

Но все дело в выпивке, вот в чем все дело-то. Все. Дело. В. Выпивке. Алкоголь — магическая вытяжка из твоих дней, из твоей тяжкой работы, ето твои мечты, все до единой, в дистиллированном виде. Выдержанные в дубовом бочонке, типа. Ето клетки твоего тела плавают в бодрящем бульоне, ето квинтэссенция обыденных вещей являет себя лишь тебе, тебе одному, ето все, о чем ты когда-либо мечтал, ето транс, ето экстаз, ето

НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ

пьянство ето когда обосрался в штаны прямо в магазине когда блюешь кровью в лицо прохожим когда шатаются зубы когда под глазами фонари нос перебит ето рука твоя воняет гния заживо на теле ето агония полная дерьма и гноя ето

стыд/совесть/отвращение

ето когда тебя поимели и тут же выгоняют вали отсюда нахер.

Несу корзинку к кассе и встаю в очередь. Хорошенькая Луковая Девушка стоит впереди меня, через одного человека, и я гляжу, как она выкладывает покупки на ленту транспортера: обычные припасы, хлеб, молоко, сыр, макароны, рис, фрукты-овощи, та пицца с ветчиной и ананасами, упаковка рыбных палочек. Здоровое питание, только поглядите на меня, о чем я нынче думаю, какими насущными мыслями заняты мои дни, об отхаркивающем действии необезжиренного молока, о ловле ветра, о том, почему я что-то чувствую на месте руки, которой нет. Об удобрениях. О здоровье кролика. О кислотности почвы, и достаточно ли будет дождей. О борьбе с улитками и слизнями; убивать или не убивать? Яд и соль или ловушки из яичных скорлупок с пивом? О том, чем прикормить моего одноглазого лиса. О том, что вдруг постучат в дверь. О том, что мне есть и какие витамины пить, чтобы ускорить заживание, которое все продолжается и кончится только в тот день, когда я помру и начну гнить и разлагаться — а об етом занятии я уже кое-что знаю. О том, как разлагается живое.