Эммануэль - Эммануэль Арсан

– Это прописная истина. И плеоназм. Любовь всегда – вопрекиприроде. Она антиприродна по сути. Это бунт против мирового порядка. Статьчеловеком – это значит с веселым смехом убежать из рая, натянуть нос ГосподуБогу.

– И вы называете все это моралью, – усмехнулась Эммануэль.

– Мораль – это то, что делает человека человеком, а неоставляет его связанным, пленным, рабом, евнухом или шутом. Ведь любовьизобретена не для унижения, не для закабаления, не для того, чтобы морщиться ототвращения. Это не кино для бедных, не транквилизатор для нервнобольных, неразвлечение, не игра, не наркотик, не погремушка для ребенка. Любовь, искусствоплотской любви – единственная человеческая реальность, это подлинноепристанище, твердая земля, единственно истинная часть жизни. Вспомним слова ДонЖуана: «Все, что не любовь, находится для меня в другом мире, в мире призраков.Я становлюсь человеком только тогда, когда меня сжимают в объятиях». Этот еговозглас услышан и понят многими. Вы, кажется, сказали «аскетизм»? Для некоторыхиндусских сект эротизм связан с аскетизмом, аскетизм для них обязателен.

– А я думаю о любви как о наслаждении. И никогда не устаю отзанятий любовью.

Марио отвесил глубокий поклон.

– Я в этом не сомневался.

– Это аморально – получать в любви наслаждение? –поддразнила его Эммануэль.

– Я ничего подобного не говорил, – терпеливо стал разъяснятьМарио. – Мораль эротизма – это наслаждение, становящееся моралью.

– Если наслаждение морально, оно теряет очень много вовкусе.

– Почему? – удивился Марио. – Я не понимаю вас. Для васмораль – лишение, принуждение? Но если этот принцип лишает вас как раз лишений?Если он обязывает вас пользоваться жизнью? А идея морали, я вижу, отталкиваетвас потому, что вам кажется, что она неминуемо связана с сексуальнымиограничениями. Мораль ассоциируется у вас с такой, допустим, аксиомой:

«Плотские желания должны удовлетворяться только в законномбраке», не так ли? Не верьте, прошу вас, этим утверждениям. Они толькокомпрометируют в ваших глазах высокое значение морали.

– Послушайте, Марио, вы говорите все загадочней. Я не могупонять, куда вы клоните. Вы начали с эротизма, а кончаете, как проповедникплоти. Я ничего не понимаю. Что вы называете благом, а что злом?

– Будьте спокойны, вы это увидите. Но сначала попробуемустановить, что подразумевают другие под добром и злом. И начнем с тех«добродетелей», которые для вас тесно связаны с понятием морали: скромность,чистота, целомудренность, супружеская верность…

– Почему только для меня? Разве не все называют это моралью?

– Я это знаю, и я над этим смеюсь. Потому что, толькозлоупотребляя доверием, сексуальные табу проникают в царство морали иустанавливают там свои не правые законы. Высший закон не на их стороне. Болеетого: по самой своей сути, по замыслу они аморальны, они рождены будничным,практичным расчетом: заботой уверить собственника земли в том, что он хозяин идетей, и всяких внешних знаков богатства, – Марио взял с книжной полки тяжелый,с застежками из слоновой кости, том.

– Послушайте, я напомню вам заветы Моисея, – он раскрылкнигу. – Вот XX глава книги «Исход». Я читаю то, что было заповедано вскрижалях, выбитых на камне: «Не желай дома ближнего твоего; ни раба его; нивола его; ни осла его; ничего, что у ближнего твоего». Вот как ясно сказано,без всяких экивоков. Женщина, знай свое место! Его определил сам Всевышний:между гумном и скотным двором, среди прочего имущества. И конечно же, не напервом месте. На первом месте – дом, строение. Жена, ты уступаешь первенствокирпичу и соломе. Раба, ты стоишь меньше слуги, чуть-чуть дороже, может быть,рогатого и вьючного скота.

Марио захлопнул Библию, но проповедь его не кончилась.

– Говорят, средние века изобрели любовь. Средние века скореепоселили в нас отвращение к ней. Да, сегодня любовь имеет шанс возродиться,потому что наше время – могила всяческих мифов. Даря нам свою «мораль»,феодальный грамотей надеялся на века отбить у нас охоту к наслаждению, к игре.Посмотрите, что же осталось от его намерений, от его находок. Пояса целомудрия,которые сеньоры надевали на своих жен и своих ослиц, разбились вдребезги возле возведенныхими проржавевших бойниц и зубцов. Почтим их память, поместив их в музеи. Носначала отметим, что их гибель в высшей степени моральна, а вот рождение былосовсем напротив – аморальным.

Он иронически рассмеялся:

– Поучительно даже, что цена всей сексуальной мораливыясняется в простом лингвистическом исследовании. Посмотрите, что произошло слатинским словом «пулла». От него произошли сразу и «пюсель» – девственница, и«пуль» – курица. Вы видите, как наудачу определяется выбор между добром и злом.Как легко может произойти противоположное: быть курицей – значит бытьсчастливой и в высшей степени добродетельной, а с другой стороны, – надоостерегаться девственности как преступления против Бога и Церкви.

Эммануэль все это время раздумывала. Она понимала нападкиМарио на традиционную мораль, но зачем тратить время на возведение новой этикина развалинах старой? Не лучше ли заниматься любовью по своей воле, свободно,не ломая голову над созданием нового кодекса? Разве так уж обязательнопровозглашать новые законы?

– Но на смену дурным законам не должно прийти беззаконие, –Марио словно подслушал мысли Эммануэль. – Мы не должны возвращаться в джунгли,мы должны признать, что нам известно могущество человека, что современноесущество отрекается от атрофии и анархии и что новые законы дадут нам счастье.Новый закон, благой закон просто провозглашает, что заниматься любовью – доброи благо, что девственность не есть добродетель, что супружество не должно быть тюрьмой,«галерами счастья», что наслаждение важнее всего и что надо не только неотказывать, но наоборот, надо всегда предлагать себя, свое тело, отдаваться,соединять свое «я» со множеством других и понимать, что часы, проведенные безобъятий, – потерянные для жизни часы.

И как бы внушая самое важное, он поднял указательный перст.

– Если к этому главному закону вы вдобавок узнаете и другие,помните, что они только разъясняют главный закон, помогая ему привести вашудушу и тело к полному единству и к полному счастью.

– Но, – сказала Эммануэль, – если сексуальное табу буржуазиичисто экономического происхождения, то выходит, что говоря об эротизме, выпредлагаете подлинную революцию? Это что-то вроде коммунизма?

– Ни в коем случае. Я предлагаю гораздо более важное и болеерадикальное. Это, скорее, что-то вроде мутации, в результате которой рыба, еслией надоест море, позовет однажды Эммануэль к себе, чтобы она узнала новый вкусжизни.