DELETED - Катерина Кюне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но всё это звериное представление мало мне помогло. Как только я приняла входящий вызов в Скайпе, и мама поздоровалась и спросила, как дела, куры и козы начали превращаться в змей и пауков.
— Нормально, — вяло ответила я, зная, что уже всё делаю неправильно, что нельзя покорно плестись за родительской дудкой, нужно самой начать задавать вопросы и говорить, говорить…
— Ну, рассказывай, что у тебя новенького? — с какой-то ненатуральной весёлостью продолжала мама.
— Не знаю. Да вроде ничего. А что у меня может быть нового? — ответила я. Досада росла, и я сама не понимала, почему.
— Работу нормальную не нашла? — включился в разговор отец.
— В смысле? — переспросила я, хотя прекрасно поняла, о чём он, потому что он задаёт этот вопрос при каждом нашем разговоре. — Папа, у меня есть работа. И ты это знаешь.
— Это не работа, это баловство, — я удивлённо смотрю на его всклокоченные седые волосы, на старые очки в серебристой оправе и не узнаю их. Когда я думаю о нём, я представляю его совсем другим. — Тебе нужно искать нормальную работу.
— А что ненормального в этой? — опять задала я вопрос, который никуда не ведёт, но почему-то не смогла остановиться, словно поскользнулась и съезжаю с горки, набирая скорость.
— На нормальную работу люди ходят каждый день, по графику. И работают там по своей профессии. А это что за работа такая? Это всё временно.
— Какая разница? Зарплату же платят, — я знаю, что в отцовском понимании люди работают только ради денег, никаких альтернативных версий он не приемлет.
— Сегодня платят, а завтра перестанут.
— С чего бы?
— А с того, что прикроют контору. Потому что однодневка.
— Найдёт другую работу, — влезла мама. — Теперь такие времена, что никто подолгу на одном месте не сидит.
— Да. Лучше расскажите как у вас дела, — поспешно ввернула я. — Что у вас нового?
— Погода два дня была плохая, дождь шёл сильный. Но сегодня уже пятнадцать градусов с утра. Наверное, будет жаркий день, — сообщил отец, словно голос из телевизора.
— У нас тоже дождь пошёл, — я посмотрела в окно, где несколько минут назад действительно начался дождь и теперь набирал обороты, сгущаясь до почти непроницаемой белизны. Стёкла покрылись сеткой мелких брызг, и маленькие дождинки, попав в неё, сначала перекатывались по зигзагообразной траектории, а на середине стекла, превратившись в тяжёлую каплю, обречённо соскальзывали вниз.
— А у меня в этом месяце большие баллы на работе, — с удовольствием начала хвастаться мама. — Галка большой заказ сделала: на себя и трёх подружек…
— Зачем ты всякую чушь рассказываешь? — злобно оборвал её отец. — Зачем ей нужно знать про твою Галку?
— А почему бы не узнать? — не сдавалась мама, продолжая держаться прежнего бодрого тона.
— Да зачем это нужно — пересказывать всякие мелочи? Кому это интересно? — крикнул отец.
— А что мне рассказывать? — мамин голос начал терять свой энергичный оптимизм. — Это же моя жизнь.
— Зачем ей про чужих людей слушать? Вон, как другая, старшая твоя дочь приезжала, лучше расскажи.
— Эти чужие люди мне деньги приносят.
— Да не смеши, какие там деньги? Гроши. Ты знаешь, сколько она в месяц зарабатывает? — снова обращается от ко мне. — Знаешь? А у меня всё записано!
— Да прекратите вы! — в отчаянии вскрикнула я. — Почему вы не можете выяснять отношения без меня?
А голос внутри бубнил: «Всё плохо, всё совсем плохо. Скоро вечер, ты опять ничего не сделала…»
Когда я планирую разговор с родителями, я представляю его совсем по-другому. Я думаю, что в этот-то раз я буду самой собой или даже самим собой, что я буду говорить то, что хочу. Я расскажу о своей последней заявке. Сестра подписанта хотела опубликовать его дневники и спрашивала его разрешения. Это был удивительный человек — он двадцать лет прожил в лесу практически в полной изоляции! Я поделюсь своими мыслями, расскажу, как автор дневника гонял меня туда-сюда, внося всё новые правки. Как думала, что человеку, который при жизни добровольно удалился из социума, абсолютно всё равно, что о нём подумают после его смерти.
Но когда начинался разговор с родителями, со мной что-то происходило: всё, что я хотела рассказать, становилось неуместным, истории, яркие и необычные в моём воображении, скукоживались, делались чем-то серым и незначительным, словно красочный плакат, который бросили в печь. Да и сама я словно бы скукоживалась. Отец почти всегда был не в настроении, мама бодрилась, стараясь держаться какого-то отчаянного комсомольского оптимизма, но казалось, что оба они ожидали услышать от меня что-то совсем другое, вовсе не эти мои истории.
Возможно, они так же, как и я, представляли себе наш разговор заранее, проигрывали его в своём воображении. И так же, как и у меня, их фантазии не сходились с реальностью, а реальность резала слух.
Иногда мама, с явным удовольствием и одобрением, рассказывала мне о муже моей сестры — как он своими руками смастерил для сестры великолепный шкаф, всё продумав и предусмотрев: дверцы, ручки, полки, большие и маленькие ящички. Или как он нашёл и выполнил выгодный заказ на ремонт огромной пятикомнатной квартиры, заработав целую кучу денег. Я ничего не мастерила, не умела этого, да и не очень любила. И больших денег я тоже никогда в жизни не зарабатывала.
Однажды мне позвонил незнакомый человек и предложил поучаствовать в какой-то телепрограмме — рассказать о работе бардонавта. Последний раз я видела телевизор пару лет назад в магазине техники, когда выбирала свою нынешнюю кофеварку. Но мои родители смотрели телевизор регулярно, а иногда даже ссылались на то, что в нём увидели. «Сейчас в новостях показали, какой у вас ужас творится!» — время от времени докладывала мне мама. Это могло означать, что у нас дул ветер и повалил старое, сгнившее изнутри дерево, и оно упало на стоящую по соседству пустую машину, напугав пенсионера, выходившего из своего дома.
Как-то мама позвонила мне очень взволнованная, потому что услышала в новостях, что правительство учредило новую программу помощи вынужденным переселенцам, и по этой программе всем подряд раздают бесплатное жильё. Она торопила меня — количество квартир наверняка ограничено, нужно идти прямо сейчас — и мне стоило больших усилий убедить маму, что она что-то неправильно поняла, и что я не вынужденная переселенка. И даже когда она вроде бы согласилась, я чувствовала в её голосе обиду и недоверие. И я понимала, что моё появление
