Жемчужина Санкт-Петербурга - Кейт Фернивалл

Крики, тела, кровь наполнили провал в земле, где только что стояла карета. Блестящий алый ручеек пробивался через комья снега на дороге, в воздухе стоял острый запах гелигнита и человеческого страха. Все вокруг воронки было усеяно телами, и те, кто мог удержаться на ногах, в панике разбегались в разные стороны. Аркин почувствовал, что к его горлу подступила тошнота. Прямо перед ним на земле лежали две прекрасные лошади, которые были впряжены в карету Столыпина. Одна была очевидно мертва. Задняя часть ее тела была перекручена под немыслимым углом. Вторая же лишилась обеих задних ног, но осталась жива. Не имея возможности подняться, она лежала и кричала. Люди в форме бегали вокруг, размахивая оружием и хватая всех, кто попадался под руку. Аркину захотелось раствориться в темноте, броситься бежать — подальше от этой кровавой вакханалии, от могучего человека, стоявшего, точно сам дьявол, на верху дворцовой лестницы и ревевшего от ярости. Премьерминистр Петр Столыпин выжил.

Проклиная его, Аркин выхватил изза пазухи пистолет, не думая об опасности, бросился к лошади и пустил ей пулю в голову. Умирая, животное, точно от удивления, распахнуло карие глаза и дернуло передними ногами. По щекам Аркина покатились слезы.

Неудача как будто наполнила его разум серым пеплом.

— Ты молодец, Виктор.

Эти слова ничего не значили для него. Аркин покачал головой.

— Нет.

— Виктор, это станет предупреждением царю. Отныне он будет вести себя осторожнее. Ты вселил страх и в него, и в его правительство. Теперь они убоятся отклонять наши требования…

— Вы забываете о главном, отец Морозов. Столыпин все еще жив.

— Я знаю. — Священник положил руку на плечо Аркина, и его терпеливый взгляд, казалось, проник в самую душу. — Тебе дóлжно радоваться тому, что именно ты нанес удар ради нового мира, который мы строим. И ты, и я — мы оба знаем: для того чтобы построить новый мир, необходимо смести старый.

— Столыпин этого так не оставит. — Глаза Аркина потемнели. — Это означает еще больше смертей.

— Это та цена, которую нам придется заплатить.

— Скажите, святой отец, как такое допускает ваш Бог? Как вы сочетаете религиозность с метанием бомб? О чем вы молитесь каждый вечер?

Священник взялся за висевший у него на шее старый потертый крест и поцеловал его. Потом подался вперед и приложился губами ко лбу Аркина. Губы были холодными, и Аркин против воли почувствовал, как вместе с дрожью успокаивающая прохлада опустилась по костям черепа к горящему внутри него спутанному клубку.

— Война, которую мы ведем, справедлива, — убежденно ответил Морозов. — И никогда не сомневайся в этом, ибо то есть священная битва Господня за спасение народа российского. Господь — наш столп огненный ночью и столп облачный днем. На нас броня праведности.

Виктор Аркин отвернулся.

— Нас будут искать. — Он обвел рукой подвальное помещение. — Вам нужно отсюда уезжать, немедленно.

— Я вернусь в свою деревню. Это недалеко от города, так что я, если будет нужно, смогу быстро приехать. А что ты, Виктор, думаешь?

— Я останусь при своем министре. После покушения на премьера он будет злиться, а он, когда злится, теряет осторожность. Для него я ничто, шоферская форма, пустая внутри, поэтому в машине он вслух говорит такие вещи, которые должен был бы держать в голове.

— Как я уже говорил, Виктор, Господь на нашей стороне.

Аркин взял со стола шапку и направился к двери.

— Вы же знаете, что в конце концов нам придется убить их всех, — негромким голосом обронил он, — даже женщин и детей.

— Смерть есть начало нового. Воспринимай это так. Для них это станет началом вечности, а для остальных — зарождением справедливого и достойного мира. Это будет рай земной.

Аркину представились большие карие глаза и мягкие пухлые губы. «Выполняйте свои обязанности», — сказала она в машине, когда на Морской улице к ним приближались забастовщики. Спокойная, как кот на солнышке. А сестричка ее сидела рядом с ней и таращила на них голубые глазки, как ребенок в кондитерской лавке.

Всех. Всех их в расход. Ничего, этот день уже не за горами. Когда он взялся за ручку двери, рука его задрожала.

Наверху, в коридоре с высоким потолком, было холодно. Ветер грохотал черепицей, пытаясь пробраться в дом через мансарду. Валентина прислушалась и уловила завывание ветра, похожее на прилетевший из леса стон. «Мы с вами поладим», — сказал он тогда. Она улыбнулась и вспомнила его пальцы, сжимавшие поводья, запах его пальто. Его ладонь у себя на затылке. «Я могу вас навестить?»

Под дверью Кати не было полоски света, но Валентина все равно открыла ее и проскользнула внутрь. В темноте она беззвучно скинула танцевальные туфли, приподняла уголок одеяла и юркнула в теплую постель.

— Катя, — прошептала она.

Девушка обняла неподвижную фигуру и прижала сестру к себе. Переплела ноги и уткнулась щекой в ее плечо. Так она пролежала несколько минут, пока не ощутила запах. Тошнотворный, похожий на медь запах, знакомый ей слишком хорошо. Она тут же села.

— Катя.

Ответа не последовало. И только сейчас она почувствовала влагу. Вся ее рука была мокрой.

— Катя!

Она развернулась и стала лихорадочно нащупывать лампу на столике у кровати. Наконец свет загорелся. Вся рука была яркокрасной.

— Нет! Катя!

Сестра ее мирно лежала на спине. В ее запястье, как нож в куске сыра, торчали длинные ножницы. Все вокруг было в крови. Простыня полностью пропиталась алым. Кровь продолжала течь из небольшой рваной раны. Валентина выпрыгнула из кровати, сорвала с висевшего на стуле Катиного пеньюара пояс и туго перевязала поврежденную руку над самым локтем. Кровь потекла медленнее. Девушка затянула крепкий узел. Красный поток превратился в тонкую струйку. Лицо Кати было таким же белым и безжизненным, как подушка, на которой покоилась ее голова. Лишь в светлых волосах, казалось, сохранилась жизнь. Глаза были закрыты.

— Катя. — На короткий миг Валентина прижала к себе сестру. — Зачем?

Сердце отчаянно заныло у нее в груди, когда она прижалась губами к холодной Катиной щеке. Потом она побежала за сестрой Соней.

Валентина ждала у лестницы, наблюдая за тем, как утро первыми костлявыми пальцами проникает в дом сквозь щели под ставнями. Тонкий луч розового солнечного света отпечатком пальца лег на мраморный, в прожилках пол. Девушка стала смотреть, как он медленно растет, и, когда он размером и контуром стал походить на ребенка, услышала шаги. Ктото спускался по лестнице, медленно и тяжело, как будто каждый шаг идущему давался с трудом.

— Доктор! — Подняв взгляд, она тревожно всмотрелась в широкое лицо с роскошными бакенбардами и аккуратной бородкой клинышком. — Как она?