Ученик убийцы - Робин Хобб

– Кеппет, – сказала женщина на соседнем коврике, когда я сделал свою покупку. Я взглянул на нее, думая, что она обращается к своей товарке, которой я только что заплатил, но женщина смотрела на меня. – Кеппет,– повторила она довольно настойчиво, и я подумал, что же это может означать на ее языке. Очевидно, это была просьба, но старшая холодно смотрела на улицу, и я только недоуменно пожал плечами, а потом отвернулся, запихивая орехи в свою корзинку. Я не сделал и дюжины шагов, когда снова услышал ее визг:

– Кеппет! – Я обернулся и увидел, что женщины дерутся. Старшая схватила младшую за запястье, а младшая билась, пытаясь освободиться. Остальные торговцы вокруг встревоженно поднимались на ноги и убирали свой товар от греха подальше. Я мог бы постоять и посмотреть еще некоторое время, если бы мне на глаза не попалось другое, более знакомое лицо.

– Расквашенный Нос! – воскликнул я.

Она повернулась ко мне, и на мгновение я решил, что ошибся. Год прошел с тех пор, как я в последний раз видел ее. Как она могла так сильно измениться? Темные волосы, которые прежде были практично зачесаны за уши, теперь свободно лежали на ее плечах. И она была хорошо одета – не в камзол и широкие штаны, а в блузку и юбку. При виде взрослой одежды я потерял дар речи. Я мог бы повернуться и притвориться, что обращался к кому-то другому, если бы не вызывающий взгляд ее темных глаз, когда она холодно спросила:

– Расквашенный Нос? Я настаивал:

– Разве ты не Молли Расквашенный Нос?

Она подняла руку и откинула прядь волос со щеки.

– Я Молли Свечница. – Я увидел искру узнавания в ее глазах, но голос ее оставался холодным, когда она добавила: – Я не уверена, что знаю вас. Ваше имя, сир?

Смущенный, я отреагировал не думая. Я прощупал ее сознание, обнаружил, что она нервничает, и был удивлен этим. Мыслями и голосом я попытался успокоить ее страх.

– Я Новичок,– последовал немедленный ответ.

Глаза ее удивленно расширились, а потом она рассмеялась над тем, что восприняла как шутку. Барьер между нами лопнул как мыльный пузырь, и внезапно я увидел ее такой, какой она была раньше. Между нами была та же теплота, которая больше всего напоминала мне о Ноузи. Неловкость исчезла.

Вокруг дерущихся женщин собралась толпа, но мы оставили ее позади и пошли вниз по улице. Я похвалил ее наряд, и она спокойно сообщила мне, что носит юбки уже несколько месяцев и предпочитает их брюкам. Эта принадлежала ее матери; ей сказали, что теперь нигде не найти такой хорошей шерсти и такого прекрасного ярко-красного оттенка. Она одобрила мою одежду, и я внезапно понял, что в ее глазах изменился не меньше, чем она в моих. На мне была моя лучшая рубашка, мои штаны были выстираны всего несколько дней назад, а сапоги были такими же добротными, как у любого солдата, хотя Баррич и твердил, что я очень скоро из них вырасту. Она спросила, что я делаю, и я сказал, что пришел по поручению писца из замка. Я сказал ей также, что ему нужны две восковые свечи, это было чистейшей выдумкой, но зато позволило мне идти рядом с ней по опустевшим улицам. Наши локти дружески соприкасались, а она весело болтала. У нее на руке тоже была корзина. В ней лежало несколько пакетов и связки трав для ароматизации свечей, как она мне сказала. По ее мнению, пчелиный воск впитывал запахи гораздо лучше, чем сало. Она делала лучшие благовонные свечи в Баккипе; это признавали даже два других свечника. «Вот эту понюхай, эту. Правда, замечательно?» Это лаванда. Любимый запах ее матери, и ее тоже. Это фруктовый сок, а это пчелиный бальзам. А тут молотильный корень, она его не любит, нет, но некоторые говорят, что из него выходят хорошие свечи, чтобы разгонять головную боль и зимнее уныние. Мэвис Тредснип сказал ей, что мать Молли смешивала его с другими травами и делала замечательные свечи, такие, которые могли успокоить даже младенчика с коликами. Так что Молли решила попробовать, поэкспериментировать и посмотреть, не удастся ли ей найти нужные травы и воспроизвести рецепт своей матери. Ее спокойная гордость своими знаниями и искусством заставила меня загореться желанием хоть как-то поднять себя в ее глазах.

– Я знаю молотильный корень,– вспомнилось мне, – некоторые делают из него мазь для больных плеч и спины. Вот почему он так называется. Но если сделать из него тинктуру и смешать с вином, это не будет иметь никакого вкуса и заставит взрослого человека проспать весь день, всю ночь, и потом еще один день, а ребенка убьет во сне. – По мере того как я говорил, глаза ее расширялись, а при последних словах на лице Молли отразился ужас. Я замолчал и снова почувствовал сильную неловкость.

– Откуда ты знаешь... такие вещи? – спросила она, задыхаясь.

– Я... я слышал, как старая бродячая акушерка разговаривала с нашей акушеркой в замке,– импровизировал я,– это была... грустная история, которую она рассказывала. О том, как раненому человеку хотели помочь заснуть, а его ребенок тоже отпил немного. Очень, очень грустная история.

Ее лицо смягчилось, и я почувствовал, что она снова потеплела ко мне.

– Говорю это тебе только для того, чтобы ты была осторожнее с этим корнем. Не оставляй его где попало, чтобы его случайно не нашел ребенок.

– Спасибо. Не буду. Ты изучаешь корни и травы? Я не знала, что писаря могут интересовать такие вещи.

Внезапно я понял, что она считает меня помощником писаря. Никаких причин ее разубеждать не было.

– О, Федврен использует массу разных вещей для своих красок и чернил. Некоторые копии он делает очень простыми, но зато другие разукрашены птицами, кошками, черепахами и рыбами. Он показывал мне травник, где показано, как зелень и цветы каждого растения рисовать в обрамлении страницы.

– Это я бы очень хотела увидеть,– сказала она искренне, и я неожиданно начал испытывать желание стащить этот травник на несколько дней.

– Может быть, я смогу достать тебе копию почитать. Не насовсем, а только чтобы полистать несколько дней,– предложил я нерешительно.

Она засмеялась, но в ее смехе было легкое раздражение:

– Как будто бы я умею читать! О, но я думаю, что ты-то подобрал пару букв, бегая по поручениям писаря.

– Подобрал, – сказал я ей и был удивлен завистью в ее глазах, когда показал ей свой список и признался, что могу прочитать в нем все семь слов. Внезапно ею овладела робость. Она сбавила шаг, и я понял, что мы подходим к свечной мастерской. Я подумал, бьет ли ее еще отец, но не посмел спросить об этом. На лице ее, по крайней мере, не было никаких следов этого. Мы подошли к дверям мастерской и остановились там. Она внезапно пришла к какому-то решению, потому что положила руку на мой рукав, набрала в грудь воздуха и спросила:

– Как ты думаешь, ты сможешь прочитать для меня кое-что? Ну, хотя бы часть.

– Попробую.

– Когда я... Теперь, когда я стала носить юбки, мой отец отдал мне вещи моей матери. Она была камеристкой у леди в замке, когда была девочкой, и ее научили грамоте. У меня есть несколько табличек, которые она написала. Мне бы хотелось знать, что там написано.