Крест мертвых богов - Екатерина Лесина

Проснулся он ближе к вечеру. Покормили какой-то кашей, мерзкой и клейкой, в другой раз он бы на подобную гадость и не взглянул, но сейчас дико есть хотелось. И домой тоже.

– Лев Петрович рекомендовал лежать, – медсестра взглянула так, что желание спорить и требовать, чтобы его отсюда выпустили, моментально исчезло. Да и как тут поспоришь, когда в ней килограмм за сто, упакованные в старый, застиранный до серого оттенка халат.

И телефона она тоже не дала. Вот непруха.

От таблеток, которые пришлось проглотить, потому что медсестра всеми своими килограммами нависала над душой, моментально потянуло в сон, Данила пытался бороться, честно пытался, и получалось… минут пятнадцать.

Во сне пришла мама, Данила точно знал, что спит, но все равно было хорошо, она сидела у кровати и гладила по голове, долго сидела, но потом все равно ушла. А он и не заметил, как расстроился.

От этого и проснулся.

За окном светло. Солнечный свет просачивался сквозь небрежно вымытое стекло, разводы на котором теперь выглядели почти красиво, вроде зимних морозных узоров.

Данила зажмурился, потянулся и сел на постели. Голова не кружилась и не болела, может, выпустят сегодня, ему ведь очень надо, к Ольгерду надо, чтобы тот подтвердил про пакет, Данилой переданный, что тот целый был и с печатью.

От мыслей о пакете настроение моментально испортилось. Если сегодня не выпишут, то Данила сбежит.

Сбежать не вышло. И телефон ему не вернули, и вообще велели «отдыхать». Да какой тут отдых, когда жизнь рушится? Данила пытался уговаривать, просить, орать и требовать, но собственный крик вызывал приступы боли, а требования его проигнорировали. И тетка с ними заодно, наотрез отказалась забирать его отсюда, несмотря на клятвенное обещание соблюдать режим. А что до побега, то как побежишь, если денег ни копейки, трубы нету да и вместо нормальной одежды какое-то больничное уродство. Да первый же патруль повяжет.

Когда отведенное Ратмиром время истекло, Данила принялся ждать. Честно говоря, здесь, в серо-зеленом вонючем больничном мире, угрозы казались чем-то неестественным, почти выдуманным. Оттого когда прошел день и еще один и ничего не случилось, Данила не слишком удивился. Спустя три дня он успокоился.

А спустя две недели маму убили.

Расследование окончательно застопорилось, версий не было, подозреваемых не было, ничего не было, кроме пяти трупов и нервного напряженного ожидания, что вот-вот появится шестой. Поэтому звонок Кармовцева, о котором Руслан, признаться, почти забыл, стал сюрпризом из разряда приятных.

– Вы бы не могли подъехать? – Ефим Петрович был неизменно любезен. – Кажется, удалось кое-что выяснить относительно вашего вопроса. Да, лучше бы вечером… часиков в десять.

Обитал Кармовцев не то чтобы в центре, но и не на окраине, район из тех, что возводились в послевоенное время. Тогда кирпичные пятиэтажные дома выглядели внушительно и гордо, теперь же они казались не то чтобы устаревшими, скорее постаревшими, поблекшими, чересчур массивными и грузными.

Внутри было темно. Правда, подъезд чистый, несмотря на отсутствие железной двери и домофона. Ефим Петрович уже ждал. В стеганом халате и круглых очках в тяжеловесной оправе он выглядел нелепо, но при этом уютно и по-домашнему.

– Разуваться не стоит. Проходите.

Комната поражала высокими потолками и каким-то раздражающе неуместным сумраком, вопреки включенному и даже чрезмерно яркому электрическому свету. Заметив реакцию Руслана, Кармовцев улыбнулся.

– Увы, наследие прошлой эпохи. Некоторая страсть к гигантизму и массивности проявляется даже в таких обыденных вещах, как квартира. На самом деле простое, почти варварское мышление – чем больше, тем лучше. А дом хотели построить как можно лучше. Военным предназначался. И моему деду квартиру дали, вот эту самую, в которой сидим.

– Он был военным? – поинтересовался Руслан. Сугубо из вежливости: квартира ему все-таки не нравилась, неуютная, неприятная, нежилая какая-то. Узкая труба коридора, стеллажи с книгами в самый потолок. Они съедают пространство, вытягивая его вверх, к белому потолку и роскошной хрустальной люстре.

– Он был чекистом, – спокойно ответил Кармовцев. – Служил Родине и идеям товарища Сталина. Честно служил. И до Москвы дослужился, а начинал в одном небольшом городке, верстах в трехстах от столицы. Кстати, прелюбопытное совпадение: именно благодаря деду, точнее, его записям, на которые он решился, уже будучи в отставке и, более того, почти при смерти, я и нашел информацию о вашем кресте. Редкая вещь, даже, можно сказать, уникальная в своем роде! Описание сходится, и по размеру, и по форме лопастей. И еще, Мертвый Крест – это не просто название, а имя!

Ефим Петрович горячился и нервничал, что казалось удивительным. С чего нервничать-то? Ну, конечно, оно хорошо, если крест уникальный, значит, опознать получится, конечно, прежде чем опознавать, найти нужно будет, а вдруг повезет, и треклятая вещица еще где-нибудь засветится? С артефактами случается подобное.

– Деда моего звали Ефимом, Ефим Андреевич Кармовцев. Меня, знаете ли, в его честь… тогда еще не принято было стыдиться того, что предки Родине служили.

Руслану в этих словах почувствовалась обида, но он счел за лучшее промолчать. Какая разница, кому служил давно померший дед Ефима Петровича, главное, чтоб сам Ефим Петрович сейчас послужил хорошему делу и дал информацию, за которую можно зацепиться.

– Как я уже говорил, службу дед начал в Дыбчине, это относительно небольшой город даже по тогдашним меркам, ну а по сегодняшним – даже не провинция, а черная русская глубинка. Но именно благодаря незначительности своей город относительно спокойно пережил и Первую мировую войну – фронт туда попросту не дошел, и революцию, и последовавшую практически сразу Гражданскую. Предприятий особых там не было, не считая суконной фабрики купца Тадыщева, которая была разграблена и сожжена то ли наступающими большевиками, то ли отступающими монархистами, то ли и вовсе мародерами, не суть важно. Главное, что в остальном в городе было спокойно, почти не стреляли, почти не осаждали, почти не вешали…

– Тишь да благодать, – не сдержался Руслан.

– Примерно. Вы не поймете, там действительно было тихо по сравнению с другими районами, которые буквально полыхали. Слышали о бакинских комиссарах? Думаете, единичный случай? Или что, обосновавшись в Баку, большевики великодушно простили тех, кто был виновен в расстреле? Но я, кажется, отвлекся, извините.

Руслан кивнул.

– А давайте я чаю сделаю. Или кофе? – предложил Кармовцев. – Разговор будет долгим… я, конечно, постараюсь вкратце изложить, но вы же видите… увлекающаяся натура.

Кофе у Ефима Петровича вышел отменный, крепкий, ароматный, еще бы чашку побольше, а не этот наперсток, ну да не пристало в гостях капризничать.

– Вот, значит, в шестнадцать лет дед оказался в рядах Красной армии, к двадцати зарекомендовал себя надежным и, главное, идейно правильным бойцом, вступил в партию и в октябре двадцать третьего был направлен для усиления и организации отдела милиции. Напомню, что середина двадцатых – начало тридцатых было время непростое, с одной стороны, объявлена новая экономическая политика, с другой – это не решает всех проблем. Голод, нищета, разоренные города, выжженные деревни, тотальный дефицит всего, кроме, пожалуй, оружия. И грандиозные планы правительства, индустриализация, коллективизация… извините, снова отвлекся. О тех временах дед писал подробно, гораздо более подробно, чем о войне или о том, что было после, поэтому и Озерцова упомянул. Вот, кстати, я подготовил кое-что.