Танец Арлекина - Том Арден

Отец Нирри только недовольно ворчал в ответ.

Порой в холодные вечера в сезон Короса Нирри поднималась наверх и приходила в комнату к юному хозяину и карлику, садилась, что-то шила и слушала, зачарованная, странные звуки, издаваемые колесной лирой. Лира так чудесно блестела в отсветах жаркого пламени камина! Нирри, сидевшая за рукоделием, опустив глаза, чувствовала, как на нее накатывают волны глубокой, но сладкой печали. Иногда на её глаза набегали слезы.

Она перестала шаркать ногами. Носом шмыгать стала тихо-тихо, почти бесшумно. Казалось, дивная музыка как-то умиротворила ее. Сидя втроем, карлик, служанка и Джем не слышали завывания ветра за стенами замка, не слышали, как он свистит в трещинах и пустотах, в выбоинах, оставленных каменными ядрами.

Джем кутался в теплое одеяло и наслаждался компанией. Мелодии Варнавы заставляли его думать о будущем, о жизни, которая его ожидала — таинственной, загадочной. До прихода Варнавы мальчику казалось, что его жизнь стоит на месте, не движется. Джему казалось, что он навсегда останется ребенком и будет жить в замке с матерью и двоюродной бабкой.

Теперь он понимал, что так будет не всегда.

Среди сокровищ, добытых Варнавой во время странствий по замку, была поблекшая картина в потрескавшейся раме. На картине была изображена дорога — широкая и белесая, убегавшая среди холмов куда-то далеко-далеко, непонятно куда. Часто по вечерам после чая Джем рассматривал картину. Ему ужасно хотелось узнать, куда ведет эта дорога.

Мелодии, которые играл карлик, чем-то напоминали эту дорогу. Они тоже вились и исчезали в непонятной дали. Музыка убаюкивала мальчика, он впадал в дремоту, и ему казалось, что он шагает по этой дороге, летит над ней, словно камешек над водой. И перед тем, как крепко уснуть, Джем представлял, что где-то впереди его ждет Тор — спокойный, улыбающийся. Тор говорил: «Ну, скорее, Джем, давай скорее!» Но потом мальчик думал о том, что далеко по этой дороге ему не уйти. И тогда Джему становилось грустно, и, засыпая, он думал о своем будущем с тоской и болью.

В мире царило ледяное белое безмолвие. Снег лежал толстым слоем и на высоких стенах замка, и на могильных плитах кладбища, и на просторной деревенской лужайке. Крыши домов и ветви деревьев обледенели. Реку сковало льдом. Наступил самый мрачный сезон года, и солнце днем светило всего несколько часов. Тишина повисла над деревней, словно карающая десница.

— Эй! Ваганское отродье!

Ката отпрыгнула от поленницы. Днем, пока было светло, она бродила по деревне и воровала дрова, сложенные на задних дворах. Она уже успела собрать большую охапку.

Ката бросила дрова и побежала.

— Мерзкая воровка!

Какое-то время женщина гналась за ней, потом, ругаясь, отстала.

Не смогла догнать ваганку.

Ката спряталась за сугробом. Она дрожала от холода. Отец говорил ей, что любой сезон для чего-то нужен в природе, но как же она ненавидела сезон Короса! Она ненавидела и свою меховую одежду. Мех колол и щипался, словно тело Каты отказывалось носить его. В холодное время отец одевался в шубу из медвежьей шкуры, а у Каты шубка была из кроличьей и заячьей шерсти. Девочка называла эту одежду «погребальным саваном» и с радостью бы отказалась от нее, но стоило ей сбросить шубу, как пронизывающий холод заставлял её снова одеться. Для Каты носить шубу из шкурок зверей казалось воровством, и теперь, когда черно-белое безмолвие сковало мир, ей казалось, что она платит за это воровство. В теплое время года Ката была принцессой Диколесья, а в холода принцесса становилась рабыней. Как она страдала из-за того, что не могла свободно гулять по лесу! Приходилось торчать в пещере до конца сезона Короса. Даже у очага отец и дочь кутались в меха и питались кореньями и высушенными ягодами. Только в те дни, когда не валил снег, отец отпускал Кату погулять, будто держал её на поводке и в прямом, и в переносном смысле. «Девочка, не уходи далеко», — наставлял Кату Вольверон. «Девочка, возвращайся поскорее», — говорил он, пока Ката натягивала варежки и мокасины. Потом девочка отправлялась на поиски мха, ягод Короса или хвороста.

Она не рассказывала отцу о том, что ходила в деревню.

Ката посмотрела на небо. Небо выглядело зловеще и хмуро. Вот-вот мог пойти снег, а она растеряла дрова, собранные за день. И не собрала ничего, кроме горстки черных, горьких семян. Ката вскочила и побежала к лесу, продираясь сквозь колючие кусты на опушке.

Но вдруг она остановилась на бегу и упала в снег.

Голоса.

— Не надо, Полти! Я больше не хочу!

— Давай, Боб, лови!

— Не могу!

— Да вот он! Лови же!

— Ой!

Что-то упало.

— Да ты как баба, Боб!

Ката раздвинула замерзшие ветки и выглянула. Мальчишки возвращались из леса и приближались к тому месту, где она спряталась. Они толкались и наклонялись к земле, играя в какую-то странную игру. Изо рта у мальчишек валил пар, их голоса гулко разлетались в морозном чистом воздухе. Ката крепко сжала губы. Взгляд девочки метался. Что-то было не так, как раньше. Ребят стало меньше. Раньше их было столько, сколько пальцев на руке у Каты. А теперь впереди шли только двое, а еще двое отстали. Кто из них кто, понять было трудно, так как все были одеты в толстые меховые полушубки. Ката узнала только жирного и тощего. Двое отставших шли рядышком. Что-то случилось.

Но вели себя ребята как обычно.

— Давай, Боб. Твоя очередь бросать!

— Не хочу, Полти!

— Давай, давай же!

Мальчишки перебрасывались каким-то тяжелым предметом. Только сейчас, когда мальчишка по кличке Боб наклонился и подобрал то, чем они швырялись, Ката поняла, что это такое. Уже повалил хлопьями снег, стало плохо видно. Но Ката успела разглядеть кровавый след на снегу, тянувшийся за компанией деревенских ребят. И еще она увидела, что двое отставших ребят несли длинную суковатую палку.

А на палке висели тушки убитых зверьков.

Боб держал за уши кролика. На снег медленно капала кровь. Он забросил зверька за спину, и длинные ноги кролика взлетели в воздух, описали дугу и задели мальчишку за плечо.

— Как баба, бросаешь, Боб! — расхохотался Полти.

— Полти, заткнись!

И Боб бросил кролика.

Нельзя упускать такую возможность! Ката вскочила, подпрыгнула и схватила истекавшего кровью зверька.

— Эй, хватайте ее!

Жирный мальчишка бросился за Катой, но он был слишком неуклюж. В тяжелой шубе, в толстых варежках, он спотыкался и падал, да вдобавок у него на шее висело ожерелье из ловушек, капканов и рогаток. А вот Ката, хоть и была одета в меховую шубку, бежала быстро. Мокасины легко несли её по поскрипывавшему снегу.