Меч ангелов - Яцек Пекара

– Увы, – сказал я, – вижу, что правила Святого Официума не слишком хорошо вам известны. Инквизиторы, кои имеют хотя бы тень подозрения, что наткнулись на еретические либо колдовские практики, не могут удалиться от дела под угрозой наказания, назначаемого судом Инквизиториума. А уж поверьте, что даже милосердие Инквизиториума весьма неприятно для того, на кого оно обрушивается.

По выражению его лица я понял, что слово «милосердие» не слишком-то подходило, на его взгляд, к слову «Инквизиториум». И был он не прав, поскольку пред грешниками мы всегда склонялись со страстным милосердием, с коим могла сравниться лишь страстная любовь.

– Но здесь, Бог мне свидетель, и речи нет о чернокнижничестве! – снова почти выкрикнул он. – Тут просто некий безумец разрывает могилы и бесчестит останки!

– Отчего в таком случае вы сообщили епископу, а не юстициариям? – спросил я. – Раз уж полагаете, что это только криминальное дело?

Он покраснел, и чело его оросили капли пота.

– Со всем почтением, мастер, но есть ли у вас право…

– Есть, есть, уж поверьте, – оборвал я его пренебрежительно, поскольку песню эту слыхал слишком часто – о толковании по собственному разумению о том, на что имеют и на что не имеют право функционеры Святого Официума. – И если вы думаете, что мне будет приятно оставаться в этой дыре хоть на день дольше, чем необходимо для дела, – глубоко ошибаетесь.

– Моей обязанностью было уведомить епископа, – сказал он, громко сглатывая и отирая пот со лба.

– Наверняка, – сказал я. – А моей – внимательно присмотреться к упомянутому делу, кое, насколько смею судить, беспокоит не только вашу милость, но и честных обывателей спокойного Штольпена. – Слово «спокойного» я произнес так, чтобы и самый подозрительный из людей не ощутил за ним иронию.

– Чего же вы ожидаете от меня? – спросил он понуро.

– Радости, – ответил я, глядя ему в глаза. – Радости, вызванной тем, что Святой Официум, занятый своими непростыми делами и ведущий битву за души людей во всем мире, нашел время, дабы помочь верным мирянам в этом городишке.

– Покорнейше благодарю, – сказал он быстро. – И Бог мне свидетель, радуюсь всем сердцем, что вы хотите посвятить нам свое драгоценнейшее время.

– Не меня благодарите, но лишь Господа, что направил мои шаги, – ответил я, не сводя с него глаз.

– Всегда благодарю Господа за все милости, коими Он меня дарит, – пробормотал он еще быстрее.

А я видел уже, что человек сей начинает чувствовать страх пред вашим нижайшим слугою, как и должно быть. Однако не было во мне ни капли грешной радости. Что же я был бы за инквизитор, если бы подобные низкие чувства обуревали мое сердце? В конце концов, я ведь Слуга Божий и Молот Ведьм, а эти титулы, пусть и неофициальные, к чему-то да обязывают.

– А теперь расскажите о трупоеде, – потребовал я.

– Бог мне свидетель, не много здесь расскажешь, – вздохнул он. – Года полтора как кто-то раскапывает могилы и вырезает из трупов части тела. Порой цапнет лишь кусок плоти, порой же – украдет всю конечность… Люди напуганы. Боятся хоронить близких на нашем кладбище.

– Следы укусов? – спросил я.

– Не-е-ет, – покачал он головой. – Ничего такого.

– Значит, это не гуль, – сказал я. – Ибо ни одному из них не хватило бы разума использовать нож.

– Вы верите в гулей? – Настоятель широко отворил глаза. – Но это лишь суеверие…

– Если не верить в силу Зла, как можно уверовать в бесконечную мощь Добра? – ответил я вопросом на вопрос. – И коли усомнитесь в силе сатаны, Господь напрасно станет стучать в ваши сердца.

– Не усомнюсь! – На сей раз он почти кричал. – Бог мне свидетель, вера моя крепче крепостных стен.

– Вы уверяете в этом меня или себя самого? – спросил я вежливо, а потом махнул рукою. – Но Бог с ними, с этими теологическими хитросплетениями. Никто ведь, драгоценнейший отец настоятель, не подвергает сомнению силу вашей веры, – произнес я таким тоном, что он невольно должен был обеспокоиться.

* * *

Кого следовало бы ожидать, милые мои, услыхав, что в Штольпен прибывает один из братьев-альмосунартиев? Монаха в бурой рясе, который с опущенной и покрытой капюшоном головой пробирается в городок?

Ха, этого я не ждал, но то, что увидел, превысило самые смелые мои чаяния. Ибо в Штольпен въехала конная кавалькада, во главе которой с важным видом гарцевал Маурицио Сфорца, окруженный десятком стражников. В свите я заметил и некую молодую даму, на руке которой сидел сокол в закрывавшем голову колпачке.

Брат-милостынник держался в седле на удивление хорошо, хотя подвернутая ряса не слишком-то подходила ни к высоким, до бедер, кожаным сапогам, ни к золоченой конской упряжи и чепраку с чудными украшениями. Как можете догадаться, милые мои, чепрак был на голове скакуна, а не на брате-милостыннике, хотя, признаюсь, эта вторая возможность обрадовала бы меня куда как сильнее.

С Маурицио Сфорца мы встретились у настоятеля, и церковный альмосунартий, сойдя с коня, оказался невысоким человечком. Мне не понравились его сморщенные бледные щеки и блестящие глаза. Отметил я также то, что худые, узловатые пальцы монаха были в постоянном движении – будто он что-то непрестанно сминал, душил или рвал на куски. Сами эти жесты мне тоже весьма не понравились. И все же я решил не поддаваться первому впечатлению и воспринимать папского мытаря если не с симпатией, то хотя бы с профессиональной вежливостью. В конце концов, я не намеревался добавлять себе проблем из-за глупейших случаев в городке Штольпен, о котором я прежде даже не слыхивал.

– Инквизитор Маддердин, – сказал Сфорца, и его голос оказался неожиданно звучным и глубоким. – Я рад, что мы будем действовать вместе, поскольку слава ваша добралась и до Апостольской Столицы.

Я глубоко поклонился, хотя не мог решить: слова эти – лишь пустая вежливость или скрытая угроза.

– Меня смущают столь благосклонные речи, особенно когда исходят из уст знаменитого философа, сочинениям которого я не могу нарадоваться, сердечно сокрушаясь над недостатками собственного знания.

– А что вы у меня читали? – спросил он недоверчиво, прищурив глаза.

– Ваши комментарии… И Господь мне свидетель, это новый взгляд на, казалось бы, всем знакомые вещи. Верьте мне: я был тронут.

Я не слишком рисковал, поскольку обычно всякий из паразитов, ползавших по Апостольской Столице, полагал, что вносит немалый вклад в историю нашей цивилизации, написав несколько идиотских комментариев к произведениям авторитетов древности, святых либо даже апостолов.

– Я и не ожидал… – Его худые бледные скулы заиграли румянцем. – А если мне позволительно будет узнать, какая проблема тронула вас сильнее всего?

– Размышления на тему доктрины веры, – сказал я с абсолютной убежденностью.

– Мастер Маддердин, я и не предполагал… – просветлел он. – Ведь эти вопросы суть сложны, если не сказать – герметичны, и я не смел думать, что публика заинтересуется…