В свободном падении - Джей Джей Бола

Нервно. Легче убить другого, нежели себя. Самый сильный природный инстинкт – выживания, не дать себе умереть. Чтобы преодолеть его, требуется большая сила, а не слабость.

– Надо бы перекусить, – говорит Банга, вмешиваясь в мысли Майкла, уставившегося в окно.

Уже поздно. Они тормозят у кафешки карибского фастфуда, берут козлятину карри и пару лепешек. Едят в машине. Счетчик намотал уже сотни долларов, но Майклу все равно: «не останавливай», – вот что Майкл ответил Банге, когда тот спросил про счетчик.

Сердце покалывает от ностальгических воспоминаний, как от мыслей о бывшей и всем плохом и хорошем, что было с ней. Он вспоминает карибские кафешки Далстона и Тоттенхэм-хай-роуд. Есть что-то привлекательное в том, что сотрудники за стойкой никогда не улыбаются гостям или говорят: «Не, этого нет», – но ты все равно приходишь, потому что тебе так нравится. Можно сказать, что это любовь, но любовь особая и знакомая далеко не многим – любовь для нас.

Чувствует уязвимость и одиночество. Быть рядом со знакомыми – это слишком, быть с чужими людьми – недостаточно. Банга высаживает пассажира в Саут-Сайде, заехав на парковку у дома на 82-й улице, где Майкл временно остановился. Снова идет снег, смешанный с дождем; лужи образуют озера в выбоинах на дороге. Улицы пустуют. Хозяйственный магазин через дорогу, парикмахерская, невзрачное кафе напротив школы боевых искусств в том же здании – все закрыто.

Майкл достает кошелек из кармана и не глядя дает Банге несколько банкнот. Тот с неохотой забирает. Он смотрит на Майкла так, словно может сделать для него куда больше.

– Йо, слушай, я заеду за тобой завтра в девять вечера. После смены. Жди меня здесь, ладно?

– Добро.

Прощаясь, они жмут руки и хлопают друг друга по спине.

В угрюмый вид квартиры вмешивается яркий луч фонаря на улице. Майклу неспокойно. Он сидит без сна на диване в гостиной и смотрит в пустоту за окном, дышит, дышит, дышит.

Автобус идет слишком долго, и Майкл не успевает на нужный поезд. Приходится идти пешком. Он идет мимо больших частных домов и многоэтажек, краска везде облезла, окна выбиты, и свет проникает в их сломанный мир; мимо парикмахерской и продуктового на углу, где, как правило, по ночам ходит сторож с оружием – Майкл узнал это, когда шел домой после двух часов ночи и заметил на поясе охранника пистолет, как знак почета; мимо портретов местных кумиров на стенах – кого-то он знал, других нет, лицами они походили на него; затем мимо церкви, кафешки с карибской едой, где он перекусывает жареным бананом, к мосту на станцию Коттедж-Гроув.

Справа от станции автозаправка со значком, что там можно снять наличку.

Он идет к банкомату, смотрит баланс на счете – 3 211 долларов. Майкл впервые осознает, как быстро кончаются деньги, а неизбежный конец становится все ближе. Он бубнит ругательства и бьет кулаком по клавиатуре банкомата. Устав, он выдыхает, и частичка жизни как бы покидает его. Майкл снимает двести долларов.

К нему подходит мужчина. У него скорбный вид: высокий, темный, небритый, мешковато одет – тот же Майкл чужими глазами.

– Йо, брат, – говорит мужчина неожиданно высоким голосом. – Ты откуда? – замолкает на секунду. – Из Африки?

Майкл смотрит на мужчину, не понимая, как следует ответить; искалеченные нашим прошлым, две ветви одного дерева, с листьями, сорванными за две тысячи сезонов жестоких ветров, с семенами, рассеянными по бесплодной земле. Отвечает «Да», изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал нормально. Мужчина протягивает ладонь, они жмут руки и обнимаются, будто воссоединившиеся братья.

– Я сразу понял. Что-то в тебе отличается, – говорит мужчина.

Отличается. Интересно, чем таким Майкл отличается, потому что отличие, увиденное другим, он видел как схожесть. Потом они говорили о жизни, делясь эпизодами с самого рождения: о семье, о доме, о стране и ее отсутствии, и о том, как «в школе вообще не учат истории, чувак».

На шее у мужчины тату: пирамида, крест, Африка. На голове бандана, поверх которой – кепка, и на секунду он превращается в человека, смотрящего на себя, видящего чужими глазами лицо, которое он уже начал забывать. Он чувствует то же, что и этот мужчина – что внутри него также идет битва за жизнь, за хотя бы малое желание жить.

Банга паркуется, скрипя шинами своего желто-зеленого такси, будто это спорткар. Он широко улыбается.

– Поклясться готов, ты любишь книжки и всякую умную хрень, – смеется Банга в дороге, – так что решил, что мы можем сходить на этот открытый микрофон.

– Правда? – отвечает Майкл с непритворным удивлением, не понимая, почему недооценивал вовлеченность Банги в культурную и творческую жизнь.

– Конечно! Там будут поэты, писатели и люди, которые просто выходят и читают, и делятся историями. Это проходит в кафе-баре, так что там можно поесть… за мой счет. – Банга отворачивается от дороги, к Майклу, и улыбается.

Они входят в кафе-бар, мимо, собственно, бара, в помещение кафе, заткнутое подальше назад. Заказывают еду и напитки, ищут где сесть. Здесь тихо и тепло, несмотря на проникающий с улицы сквозняк. Кафе заполняют люди, начинается открытый микрофон с ведущим – брутальным мужиком по имени Пит, а Банга без умолку рассказывает о своих пассажирах за день. Майкл кивает и слушает с поддельным вниманием. Ведущий прокладывает зрителю дорожку к каждому поэту, чтобы тот провел публику по своему миру; каждое стихотворение – это история; каждая история – это вселенная.

Он представляет следующего поэта, тот встает из зала и подходит к микрофону, нависая над ним своей массой. Шапка плотно облегает голову, борода красиво небрежна. Человек миров, путешествий по ним с помощью слов. Банга все еще говорит, но потом начинает слушать. Публика видит поэта, способного заставить зал умолкнуть.

– Стихотворение, которое я прочту, написано в один из самых тяжелых периодов моей жизни, когда каждый день завяз в горькой рутине, а я был заперт в кромешной тьме и не хотел просыпаться, чтобы войти в новый день. – Зрители поеживаются, снова затихают, погружаясь в молчание, когда рты закрыты, а сердца распахнуты.

Большинство дней я провожу, пытаясь понять, что значат дни. Я застрял.

Застрял между волнением и равнодушием,