Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо

Я называю их «бушменами», хотя это может показаться возвратом к устаревшему термину, поскольку модный современный термин «сэны» по меньшей мере столь же неудобен: он навязан извне, означает нечто вроде «грабитель» и несет пейоративные, уничижительные коннотации с питанием падалью, нищенством и побирательством[215]. Бушмены в наше время являют собой поразительную перемену в статусе маргинальных «примитивов»: ранее все соседи поносили их, даже койкой плевались, упоминая их[216], на них охотились и их истребляли и банту, и буры. Неукротимость делала их непригодными для использования — только захваченных детей удавалось превратить в рабов, но при этом бытовали многочисленные рассказы о маленьких беглецах, которые неоднократно с риском для жизни стремились вернуться к своему племени. Именно эта особенность, заставлявшая презирать их как неисправимых дикарей, привлекала тех, кто романтизировал жизнь бушменов из-за благородства, которое она символизировала, — из-за их непокорности как сути свободы. Когда в начале 1950-х годов Лора Маршалл начала свои полевые антропологические исследования в стране бушменов, никто не верил, что ее команда искренне интересуется этими никчемными воришками; предполагалось, что на самом деле они ищут алмазы[217].

Успешным создателем пересмотренного образа бушменов стал Лорен ван дер Пост. Он чувствовал мистическое родство с ними, которое впервые ощутил в детстве благодаря своей няньке, принадлежавшей к смешанной расе. Его «поиск» места обитания бушменов в глубинах пустыни был отчасти коммерческим проектом: экспедицию сопровождала съемочная телевизионная группа Би-би-си, — но одновременно и исполнением обета, данного во время войны, на грани смерти в японском лагере для военнопленных. Ван дер Пост считал бушменов самыми первыми обитателями того, что он в своем обычном стремлении к драматизации именовал «землей своего рождения»; для него бушмены были в определенном смысле «стражниками», последние несколько столетий охраняющими свои земли от жестокостей и развращенности Южной Африки.

Бушмены сохраняли абсолютную естественную мораль, у них все было общим достоянием, они заботились о чужаках и убивали «невинно», только ради сохранения своей жизни. Когда наконец спустя месяцы поисков в пустыне ван дер Пост обнаружил настоящего «дикого бушмена», он восхищался им с явным напряженным эротизмом. Бушмен был «удивительно красив. Даже его запах соответствовал суровости неприрученной земли и дикого животного существования. Этот запах был таким же древним и провоцирующим, как улыбка Моны Лизы»[218].

Автор воспринимает роль почетного бушмена с карикатурной серьезностью. Однажды он пережил разочарование, когда его надежды заснять ежегодные встречи бушменов у священных вод холмов Тсодило (или Обманчивых) не оправдались. Камеры отказали; ван дер Пост немедля уверился, что духи холмов рассердились за то, что группа нарушила табу: по дороге его спутники застрелили бородавочника и поэтому «пришли в крови». Похоже, табу не было аутентичным — изобретение проводника, который знал, как воздействовать на чувствительного гостя, — поскольку повсюду виднелись следы бушменских пиров и остатки убитой ими дичи. Тем не менее ван дер Пост привел в замешательство спутников, настояв на том, чтобы они написали духам письмо с извинением и закопали его в бутылке под скалой со священным изображением антилопы канну, «которое служило явным доказательством способности творить за пределами плоти и крови собственного существа»[219].

Современное окружение бушменов почти не делает уступок потребностям цивилизации. Их любимый район Калахари вполне оправдывает свое старое название «Жаждущий вельд»[220]. Большая его часть покрыта слоем песка толщиной от десяти до двенадцати футов. На пространстве центральной Калахари площадью свыше четырех тысяч квадратных миль есть только девять постоянных и четыре полупостоянных источника воды. На высоте в 3600 футов над уровнем моря проявляются все неприятные особенности пустыни. Летом обычная температура — от 95 до 115 градусов по Фаренгейту; по ночам она падает почти до нуля. Холмы на северной окраине пустыни, в местности, известной как Доубда (двойная вода) — по двум постоянным водным источникам, дают начало трем подземным рекам. Бушмены способны добывать воду из-под земли, высасывая ее через тростинки, или собирать в недолговечные сосуды — углубления среди корней деревьев[221]. В центральной пустыне, где вообще нет постоянных источников воды, а углубления бывают влажными лишь 60 дней в году, обитатели рассчитывают на арбузы, полные воды, на клубни, на определенный сорт алоэ и на жидкость, которую можно обнаружить в желудках редко встречающейся дичи[222]. И всюду люди следят, не упало ли что из облаков. «Упало ли?» — спрашивают они, «…и мы думаем о богатых ягодных зарослях, которые тянутся, сколько хватает глаз, и об орехах монгонго, устилающих землю»[223].

Свыше половины рациона бушменов составляют дикие съедобные растения обширных зарослей скрэба. Ценное дополнение дает мед, собираемый так, как научился ван дер Пост еще в детстве: пчел усыпляют наркотическим дымом. Остальное дает дичь. Поэтому главные знания бушменов относятся к ботанике, а их химия и технология посвящены подготовке оборудования для охоты. Ван дер Пост благодаря ружью, прихваченному по совету жены, пользовался среди бушменов репутацией великого охотника и мог наблюдать за этой областью их жизни. Он видел, как они плетут из дикого сизаля тетивы и ловушки[224], как бушмены берут из растений и желез ящериц яды для острия стрел: особый для каждого вида в соответствии с его размерами и выносливостью[225]. Он видел их стрелы, состоящие из трех частей, так что, если стрела попадала в цель, головка оставалась в теле животного и охотники, даже не видя кровавых следов, знали, что цель поражена. Он изучал их методы выслеживания добычи, столь утонченные, что бушмены способны определить след конкретного животного и пройти по нему среди отпечатков целого стада. Он вместе с ними шел по следу раненых животных, пока яд не начинал действовать и охотники не приканчивали добычу копьями. В одном случае он шел за охотниками, которые без остановок пробежали двенадцать миль, преследуя свою любимую добычу — большую антилопу канна; убив ее, они устроили пир с импровизированными песнями[226]. Но такие пиры редкость. Обычное меню состоит из дикобразов и долгоногов, и целый ряд табу как будто разработан для того, чтобы дети и старики получали свою порцию мяса[227].