Отторжение - Инна Тронина

— Ты зачем чужого ребёнка взял? — строго спросила у Божка какая-то старуха в очках — наверное, учительница.

— Это — моя сестра! — хрипло ответил тот и крепче прижал Отку к себе. — Не видите, как мы похожи?

— А и правда! — присмотрелась старуха в очках. — Тогда извини, мальчик.

— Ничего, бывает, — нехорошо прищурился Божок.

Он смотрел на меня и явно хотел вставить и своё веское слово. Я никогда не говорила гадкому мальчишке, что они с Октябриной — родня. Наверное, сказал Озирский. Отка окончательно успокоилась, снова заулыбалась и нежно обвила ручкой шею братца. Идиллия — да и только. Но надо ребёнка отобрать, потому что Божку нет и девяти лет. Возьмёт и уронит. Он ведь не привык нянчиться с детьми. Братишек-сестрёнок Олег с Татьяной ему не родили.

Я вздрогнула, потому что увидела кусок «спирали Бруно», висящий на ветки дерева. Она тихо звенела, раскачиваясь на ветру. Это такая специальная, режущая колючая проволока, которой был опоясан Дом по периметру. Руками её брать нельзя — только палкой. И Божок с Откой на руках стоял прямо под этой спиралью. Год назад она отгораживала нас от Москвы, от родного дома на Пресне.

Закинув в коляску свисающее оттуда одеяльце, я подошла к Божку. Тётки и бабки за спиной удивлялись — ведь у меня не могло быть такого большого сына. Чего доброго, не захочет отдавать ребёнка родной матери — с него станется. Слишком высокого мальчишка о себе мнения. Правда, не без основания — уже имеет боевой орден.

Признаться, Божка я испугалась даже больше, чем Брагина. Ромка-то кипятился из-за неразделённой любви. Его можно было усмирить в один момент — улыбкой, шуткой, благосклонным вниманием. А вот Руслан Величко никогда не забудет моего предательства. Ведь я свою дочку, его единокровную сестру бросила заходиться в плаче, а сама лизалась с чужим мужиком. А тот и ранен-то был легко.

Я словно разом пришла в себя. Губы онемели, а щёки загорелись. Я была готова просить прощения у этих детей — Руслана и Оты. Как я могла забыть о своём ребёнке? Бросить его, пусть ненадолго, в кустах, где мочатся бомжи? Да и что я знаю о Саше? Где я проверила его чувства? Может, сама придумала, что он смел и благороден?

Но мне не пришлось насильно отбирать дочку у Божка. Подошёл Андрей Озирский и молча взял её на руки. Потом отдал ребёнка мне и процедил сквозь зубы: «Я ещё с тобой поговорю. А сейчас иди домой. Подожди, спрошу, подвезёт ли тебя кто-нибудь — с коляской…»

15 сентября, четверг. Хорошо, что всё обошлось! Саше наложили швы — но не два, а целых шесть. Но в «Склифе» его не оставили, отпустили. Андрей привёз Сашу на джипе в мою квартиру. И уже сегодня, в восемь вечера, мы купали Отку.

Перламутровая розовая ванночка сияла, как раковина Афродиты. Пластмассовые и резиновые игрушки качались на волнах. Отопление ещё не включили, и потому Липка поставила в детской камин — чтобы племянница не простудилась.

Саша, сидя на табуретке, играл с Откой, поливал её водичкой из игрушек. А Липка неожиданно открыла в себе поэтический дар. В ответ на очередное Сашино замечание, она разразилась стихами.

— Слишком много «какаешь»! — фыркнула я.

Саша задал вопрос по делу:

— Из какого люка, Липочка? Как капитан туда попал?

— На корабле есть всякие люки, — безапелляционно отрезала моя сестрица и развернула на руках тёплую пелёнку.

Оставив укутанную дочку в кроватке, в прогретой комнате, я сама отправилась под душ. Потом закрылась на задвижку и стала кормить Отку. Запиралась я не от Саши и не от Липки, а от братьев. Они обожали с гиканьем врываться во время кормления и пугать Отку. Та моментально срыгивала молоко и начинала орать.

К тому же, мне приходилось прикрывать грудь. Я стесняюсь мальчишек, хоть им и по семь лет. Теперь Олесю и Оресту ничего не осталось делать, кроме как сесть за уроки. Липка, под шорох возобновившегося дождя, отправилась жарить картошку и варить сардельки к ужину.

Окно кухни выходит во двор. А моё — зеленоватое от плотных шёлковых штор — на Звенигородское шоссе. Там горят мутные фонари, и бегают люди под зонтами. Отка сосёт жадно, даже сердито. Нужно будет после кормления её взвесить. Кажется, что ребёнку уже не хватает молока. На всякий случай переложила её к другой груди. Доченька тут же вцепилась беззубыми дёснами в сосок. Я закусила губу, прогоняя от себя сладкие, грешные мысли. Вот бы сейчас вошёл Саша, увидел меня такую — кормящую, блаженную, душистую.

В конце концов, каждая женщина имеет в жизни хотя бы нескольких мужчин. И я желаю, чтобы вторым у меня стал Саша Николаев. Чувствую, что именно сегодня я ему отдамся. Сердце ухает в живот, и часто-часто там колотится. Везде бегают мурашки — на веках, на щеках, даже на подошвах.

Я сижу босиком, поставив одну ногу на скамеечку, а вторую опустив на ковёр. Вьющиеся бронзовые волосы сохнут за спиной. Я и мысли не допускаю, что могу Саше не понравиться. На мне — розовый халат — такой же нежный, как мои губы, моя кожа. Странно, что Озирский согласился оставить Сашу тут — до полного выздоровления.

Скорее всего, шеф придумал своему нотариусу новое задание. Саша узнал об этом сегодня утром. С тех пор он отвечает невпопад, смотрит рассеянно, ничего не слышит. Что же Андрей сказал ему? Когда мы следили за бандой на Дружинниковской, Саша вёл себя нормально. А теперь ходит, как в воду опущенный…

Отка выпустила сосок и закатила глазки. После купания и кормления она, как правило, не просыпалась долго. Да, больно уж легко Озирский пошёл нам навстречу. Не стал насмехаться над нашими взаимными чувствами, а ведь мог бы. Похоже, он готов простить наши мелкие шалости — лишь бы добиться какой-то своей цели.

Получается, что шеф платит Саше мною? Или мне — Сашей? Хочется, конечно, узнать, в чём там дело. Но весь день я не решалась, и только сейчас созрела. Помню только, что три дня назад, после задержания бандитов, глаза Андрея горели, как у хищника. Казалось, что он приготовился к прыжку. Так бывало, когда Озирский решался на что-то очень рискованное.

Допустим, для мочилова у него есть Брагин. Тогда что требуется от Саши? Скорее всего, для подготовительной работы. Но кто жертва? Неужели женщина? Андрей уверен в том, что Саше всё равно, за какой юбкой волочиться. Надо будет, не подавая виду шефу, выспросить всё у Саши. А вдруг я смогу чем-то помочь? Конечно, Андрей и разозлиться может, выгнать нас из фирмы. Ведь мы оба — просто балласт на его шее.

Должность нотариуса Озирский ввёл только из-за Саши. Ведь его, одноглазого, с плохо действующей правой рукой, на хорошее место не возьмут. Да ещё голова всё время кружится, то и дело надо отдыхать. Кому такой нужен? А на инвалидность не хочет. Говорит, что на пенсию семью не прокормишь.

Я застегнула халат, уложила Октябрину в коляску. Подошла к двери, щелкнула задвижкой — и тут же попала в Сашины объятия. Он, оказывается, простоял под дверью всё то время, что я кормила, изнемогая от страсти. Он затянул мои губы в свой рот, и его рука скользнула под халат — горячая, влажная, чуть дрожащая.