Уцелевший - Чак Паланик

Как следует из показаний, данных мною полиции, я обнаружил соц.работницу мертвой, лежащей вниз лицом на кирпичах перед камином в рабочем кабинете, на ней все еще были черные вонючие брюки, сползшие на задницу, когда она падала. Ее белая рубашка была выпущена, а рукава закатаны до локтя. В комнате было не продохнуть из-за смертельного хлоргаза, а губка была все еще зажата в ее мертвой белой руке.

Перед этим я вылез через подвальное окно, которое мы оставляли открытым, чтобы я мог приходить и уходить незаметно для телевизионщиков, гоняющихся за мной с камерами, бумажными стаканчиками с кофе и профессиональным сочувствием, как будто им платят достаточно, чтобы они по-настоящему заботились. Как будто они не освещают подобные истории каждые два дня.

Поэтому я заперся в ванной, а ко мне уже стучится полиция, чтобы узнать, не кончаю ли я с собой, и сказать, что человек, на которого я работаю, орет на них по спикерфону, требуя объяснить, как есть салат.

Полиция спрашивает: мы с соц.работницей боролись?

Посмотрите в моем ежедневнике вчерашний день, говорю я им. У нас не было на это времени.

От начала работы и до восьми часов утра я должен был конопатить окна. Ежедневник лежит раскрытым на кухонном столе рядом со спикерфоном. Я должен был красить архитрав.

С восьми до десяти я должен был счищать пятна масла с подъездной дорожки. С десяти и до обеда — подстригать живую изгородь. С обеда и до трех — подметать крыльцо. С трех до пяти — менять воду у всех цветочных композиций. С пяти до семи — чистить каминные кирпичи.

Каждая минута моей жизни была расписана заранее, и я смертельно устал от этого.

Ощущение такое, что я всего лишь очередное задание в ежедневнике Бога: итальянский Ренессанс вписан туда сразу после Темных Веков.

Всему свое время.

Для любой тенденции, причуды, стадии. Листаем, листаем, листаем.

Екклесиаст, Глава Третья, Стихи с какого-то по какой-то.

Информационный Век запланирован сразу после Индустриальной Революции. Затем — Эра Постмодерна, затем — Четыре Всадника Апокалипсиса. Голод. Сделано. Мор. Сделано. Война. Сделано. Смерть. Сделано. И все это среди больших событий, землетрясений, чередования приливов и отливов. Бог выделил мне эпизодическую роль. Затем, может через тридцать лет, а может через год, в ежедневнике Бога запланирован мой конец.

Через дверь ванной полицейские спрашивают меня, бил ли я ее? Соц.работницу. Крал ли я когда-нибудь ее папки регистрации происшествий и ДСП? Все ее папки исчезли.

Она пила — вот что я говорю им. Она принимала психотропные препараты. Она мешала хлорную известь с аммиаком в закрытых непроветриваемых помещениях. Я не знаю, как она проводила свободное время, но она говорила о свиданиях с самыми разнообразными подонками.

И эти папки у нее вчера были с собой.

Последнее, что я ей сказал, было то, что невозможно вычистить кирпич без песка, но она была абсолютно уверена, что соляная кислота с этим справится. Один из ее бойфрендов клялся ей в этом.

Когда я влез через подвальное окно сегодня утром, она лежала мертвой на полу, чувствовался запах хлоргаза, а соляная кислота была на половине кирпичной стены, и все осталось таким же грязным, как и всегда, только теперь соц.работница стала частью этого беспорядка.

Под черными вонючими брюками, маленькими белыми носками и красными туфлями, ее икры гладкие и белые. Все, что было у ней красным, стало синим: губы, кожица у основания ногтей, края глаз.

Правда в том, что я не убивал соц.работницу, но я рад, что кто-то это сделал.

Она была единственным, что связывало меня с прошедшими десятью годами. Она была последней вещью, удерживающей меня в прошлом.

Правда в том, что ты можешь становиться сиротой снова и снова и снова.

Правда в том, что так и происходит.

А секрет в том, что с каждым разом ты будешь чувствовать боль все меньше и меньше, до тех пор, пока не потеряешь способность что-либо чувствовать.

Поверь мне.

Когда я увидел, что она лежит там мертвая, после десяти лет наших еженедельных задушевных разговоров, моя первая мысль была такая: вот еще одна вещь, которую надо убрать.

Полиция спрашивает через дверь ванной, почему я сделал клубничный дайкири, прежде чем позвонил им?

Потому что у нас кончилась малина.

Потому что, разве не понятно, для меня это не имело значения. Время к делу не относится.

Думай об этом как о важном обучении без отрыва от работы. Думай о своей жизни, как о глупой шутке.

Как ты назовешь соц.работницу, которая ненавидит свою работу и потеряла всех клиентов?

Мертвячка.

Как ты назовешь полицейского, упаковывающего ее в большой резиновый мешок?

Мертвец.

Как ты назовешь тележурналиста с камерой во дворе?

Мертвец.

Это не имеет значения. Шутка в том, что у нас у всех один и тот же конец.

Агент ждет на первой линии, чтобы предложить то, что только кажется полностью новым будущим.

Человек, на которого я работаю, кричит по спикерфону, что он на бизнес-ланче в каком-то ресторане и что он звонит из туалета по мобильнику, потому что не знает, как есть сердечки из пальмового салата. Как будто это действительно важно.

Эй, кричу я в ответ. Я тоже.

Скрываюсь в туалете, я имею в виду.

Это ужасная черная шутка, когда единственный человек, который знал все твои секреты, наконец-то мертв. Твои родители. Твой врач. Твой терапевт. Твоя социальная работница. За окном ванной светит солнце, пытаясь показать нам, что все мы глупы. Все, что тебе надо делать, это смотреть по сторонам.

В церковном семейном округе нас учили не желать ничего. Сохранять умеренность и спокойствие. Вести скромный образ жизни и быть скромным в поведении. Говорить простым и тихим голосом.

И посмотрите, чем обернулась их философия.

Они мертвы. Я жив. Соц.работница мертва. Все мертвы.

Я спокойно воспринимаю то, что происходит.

У меня здесь в ванной есть лезвия для бритвы. Есть йод, который можно выпить. Есть таблетки снотворного, которые можно проглотить. У тебя есть выбор. Жить или умереть.

Каждый вдох — это выбор.

Каждая минута — это выбор.

Быть или не быть.

Каждый раз, когда ты не падаешь с лестницы, это твой выбор. Каждый раз, когда ты не разбиваешь свою машину, ты подтверждаешь свое желание жить дальше.

Если я позволю агенту сделать меня знаменитым, это ведь не изменит ничего важного.

Как ты назовешь Правоверца, который получает свое собственное ток-шоу?