Ночное кино - Мариша Пессл

Я нахмурился, пытаясь вообразить такую манеру ходьбы – скачки́ по кляксам света. Припомнил подъем через «Висячие сады» на крышу пакгауза в Чайнатауне, – может, слабого света хватало до самого верха? Но у водохранилища в Центральном парке, где Александра в красном пальто мелькала под фонарями, в основном стояла непроглядная тьма.

– И еще, – продолжал Морган, – ее лечащий врач оповестила весь персонал, что Александре запрещено играть на пианино. Мол, это провоцирует маниакальные эпизоды. Разослала служебную записку, а следующей же ночью я впервые Александру и увидел. Она как будто не могла не играть. Ни на что невзирая. – Он помолчал. – На восьмую ночь, уже уходя, она что-то вынула из кармана и на секунду задержалась у пианино. Все очень быстро случилось. Я даже не понял, что увидел-то. Перемотал запись – оказалось, она в пианино что-то засунула. Я дождался конца смены, пошел в «Страффен», в музыкальную комнату. Там еще чувствовался ее запах, присутствие. Духи и тепло, что ли. Я подошел к пианино, заглянул под крышку. Между струн бумажка. Я забрал, но прочел уже в машине.

Он опять умолк, явно смущаясь.

– И что там было? – спросил я.

– Морган!

Грохнула сетчатая дверь.

– Ты чего тут торчишь до сих пор?

На крыльце под лампочкой, прижимая к груди ребенка и ладонью прикрывая глаза, стояла Стейс. Следом вышел еще один ребенок, девочка лет четырех в белой ночнушке – кажется, с вишенками.

– Они что, еще не уехали?!

– Все нормально! – крикнул Морган. Потом шепнул нам: – Езжайте по дорожке, подождите меня, хорошо? – и заспешил по газону.

– О боже мой. Я же сказала, гони их в шею!

– Они из кадров. Проводят опрос. Зато смотри, что я нашел.

– Но нам нельзя… это что еще такое?

– Лялька. Я ее из бассейна спас.

– Ты что, рехнулся?

Девочка заорала – поскольку, несомненно, взглянула на эту куклу. Нора и Хоппер уже шагали по траве. Я пошел за ними, и мы сели в машину. Чета Деволль возвратилась в дом, однако ветер еще доносил к нам их крики.

21

– Морган влюбился в Сандру, – сказала Нора. – Это же очевидно.

– И ты можешь его упрекнуть? – спросил я. – У него в женах Оно. Не пропусти аллюзию на Стивена Кинга.

– Маньяк он, и все дела, – сказал Хоппер.

Я повернулся к нему:

– А ты помнишь, чтобы в «Шести серебряных озерах» у Александры была никтофобия?

Прожигая меня взглядом, он выдул сигаретный дым в окно.

– Ни фига.

Мы остановились на повороте и сидели здесь уже сорок пять минут. Не считая наших фар, освещавших неприметную дорогу, петлявшую впереди в густом кустарнике, вокруг стояла кромешная, абсолютно пустая тьма. Ветер крепчал. Настойчиво свистел, оглаживая машину по бокам, и в ветровое стекло нервно постукивали ветви.

– Он, наверное, не придет, – вполголоса заметил я. – Стейс надела на мужика ошейник, отвела назад в подвал и посадила в клетку.

– Ну, она не настолько ужасная, – возразила Нора, пронзив меня взглядом.

– Позволь судить мне как единственному среди нас, кто побывал на темной стороне брака и выжил. Она ужасна. И по сравнению с ней моя бывшая жена – просто мать Тереза.

– Он придет, – буркнул Хоппер. – Иначе никак.

– Почему?

– Ему до смерти охота о ней поговорить.

Он затушил сигарету на стекле и выкинул окурок.

Тут Нора ахнула – в свет фар выступил Морган.

Не знаю, как мы умудрились не услышать его шагов. Как-то странно он выглядел – стоял в своей линялой фланелевой рубахе, неловко моргая и застенчиво потупившись. Поначалу никто ни слова не произнес. Что-то не так. Но Хоппер и Нора уже отпирали дверцы и вылезали из машины. Я еще обождал, разглядывая мужика. Это внезапное бледное видение как будто смущалось – или даже обиделось.

Я вылез, не выключив фары.

– У меня пять минут, – нервно сообщил Морган. – Не то Стейс достанет дробовик.

Видимо, это была шутка. Впрочем, говорил он пугающе серьезно.

Хлопая глазами, он протянул нам сложенную бумажку.

Хоппер выхватил ее, подозрительно покосился на Моргана и в свете фар развернул. С непроницаемой гримасой прочел, передал Норе, та глянула, распахнув глаза, и протянула мне.

Листок, выдранный из линованного блокнота.

– Три недели планировал, – сказал Морган. – Решил, подменю видеозаписи. Поставлю старые вместо тех, что в реальном времени. Тайм-коды не совпадут, но никто ж не проверяет. Сходил в гардероб, где вещи пациентов до выписки хранят, забрал ее одежду, сложил дома в коробку. У нее было только красно-черное пальто. Очень модное.

– И все? – спросил я, отметив, как странно, старательно он это выговорил. Я поневоле вообразил, как он беззвучно выскальзывал из постели среди ночи, пока Стейс спала, прокрадывался в темный подвал, открывал картонную коробку, смотрел на красное пальто – то самое пальто.

– Ага, – сказал он. – Все.

– А мобильный? Сумка?

Он покачал головой:

– Не-а.

– А остальная одежда?

– Ничего. У нее, понимаете, отец знаменитый. В Голливуде кино снимает. Я решил, ей захочется красивых тряпок. Оставил записку, спросил размеры. Потом взял отгул, съездил в Либерти, купил джинсы какие-то, черные ботинки и красивую черную футболку с ангелом.

В этой одежде Александра и умерла.

– Когда все разрулил, – продолжал Морган, – сходил в музыкальную комнату, оставил записку между струн в пианино, где она мне оставляла. Мол, когда будет готова, пускай сыграет «Вспыхни, звездочка, мигни»[32]. Это мне будет зеленый свет. Прямо на следующую ночь я приду за ней в два часа, пока медсестра с охранником кувыркаются в бойлерной.

– Почему именно эту песню? – спросил я.

– Александра ее прежде играла, – улыбнулся он. – Как услышу – вспоминаю ее. В ту ночь Стейс загремела в больницу на постельный режим. Пришлось перейти на дневные смены. Александру не видел неделю. Боялся, что она сыграла, а я пропустил. Но в первую же мою ночную смену она прибежала в музыкальную комнату, и я запсиховал, не знал, сыграет ли. А она сыграла. Прямо под конец. То есть все по плану.

Морган посмотрел на нас – в глазках мерцал свет. Вспоминая, он снова оживился.