Розовая мечта - Людмила Григорьевна Бояджиева

Но я не стала говорить, что поняла его намек, что мне хорошо известно его состояние, когда мысль о смерти неотступно преследует, то отдаляясь, то обдавая могильным холодком. Что это нормально для человека, ходящего изо дня в день по канату, привычно рискующего жизнью…

Я не могла успокоиться, потому что боялась сама: турецкий мальчишка стал моим наваждением. Он загнал меня в дебри неведомых ранее комплексов, мучительных, противоречивых желаний. Но освободил лишь от одного: образ Аркадия Тайцева не тревожил больше моего воображения.

На остановке у гранитного парапета Фрунзенской набережной собралась толпа. Особо нетерпеливые граждане пристально всматривались в темнеющую насыпь Хамовнического моста, на фоне которой должен был появиться рогатый силуэт троллейбуса. Женщины взволнованно обсуждали творящиеся в столице безобразия, поминая, то с надеждой, то с укоризной, энергичного мэра.

Какой-то «шутник» прошелся этой ночью по набережной, круша недавно установленные здесь импортные стеклянные павильончики, что вызвало справедливые нарекания в адрес правительства и правоохранительных органов. «Эх, нафига козе баян, а нашему алкашу — европейский комфорт?» — мыслил вслух, ни к кому не обращаясь, человек в очках.

Парень в наушниках и бейсболке, совсем как телеведущий Ганапольский, балдел от одному ему слышимых звуков — то ли от «Алисы» «тащился», то ли учил суахили. Кое-кто, равнодушный к графику движения троллейбуса, и к стараниям мэра, наслаждался чудесным сентябрьским днем — тихим и солнечным. На разогретом щербатом граните парапета по-летнему грелись крупные переливчатые мухи, волны Москвы-реки манили свежей, неторопливой прохладой. На противоположном берегу поднимались кущи Нескучного сада — в том багряно-золотом уборе, что неразрывно связан в памяти со строками Пушкина. «Очей очарованье…» — как нежно звучали эти слова на солнечном сентябрьском пригреве, как ласкали душу… Не хотелось думать о кризисной экологической обстановке столицы, о катастрофической загрязненности её речных вод, о дачах бывших «слуг народа», скрывающихся под сводами канареечных ясеней и малиновых кленов. Хотелось радоваться банке импортного пива, притаившейся в кейсе и солидному слову «мэр», привычно всплывающему в пересудах московских бабуль.

Бронзовый кристалл, венчающих новое здание Академии, внушал уверенность в процессе научного познания, а огромное колесо над парком культуры и отдыха напоминало о беспечных детских радостях.

Высоко вверху, под серыми громадами «сталинских» домов, сияли иноземным комфортом зеркальные окна пентхаусов — словно экзотические цветы, приживленные мрачным кактусам. — Москва преображалась и хорошела, с усилием прорываясь в статус «цивилизованных» городов.

У стеклянной стены пентхауса, выходящей к Москве-реке, стоял человек, сильно похожий на знаменитого Арчила Гомиашвили, возглавляющего клуб «Золотой Остап». Так, вероятно, мог бы выглядеть сам Великий комбинатор, осуществи он свою индивидуалистическую мечту вопреки авторскому замыслу. Стройный брюнет с чеканным профилем и седеющими висками машинально встряхнул бокал: в коньячного цвета напитке звякнули кусочки льда. Глядя на ожидающую троллейбус толпу, он думал о превратностях людских судеб и неизмеримой дистанции, разделяющей его — человека, наделенного огромной властью, и тех, кто зажав в кулаке двадцать тысяч российских рублей, приготовленных для покупки проездных талончиков, проклинал свирепствующую инфляцию. «И ведь не у всех эти тысячи есть, а у кого есть, наверняка составляют заметную часть бюджета», — размышлял брюнет с неясной грустью, свойственной наблюдателям за иными мирами — астрономам, биологам. Он попытался вообразить себя человеком из толпы, представив его ничтожные повседневные потребности, мизерные мыслишки, одолевающие в часы раздумий и сводящиеся в итоге к одному — как примирить скудные возможности с возрастающими потребностями.

Занавес, разделявший «совдепию» и цивилизованный мир, рухнул, открыв самое страшное — гражданин великой страны может и должен жить лучше, имея возможность приобрести португальский смеситель для ванной, турецкую кожаную куртку, бельгийский ковер, корейский телевизор или, даже, подержанную иномарку.

Сделав маленький глоток, брюнет в приятной истоме закрыл глаза, вспомнив о жужжащей поблизости подобно пчелиному улью громаде Лужников, заполненной торговыми рядами, о человеческом рое, одержимом инстинктами купли-продажи. Он хорошо сознавал, что принадлежит к иной расе — расе хозяев, вождей, предназначенной для власти и свершений.

Нелегко смириться, что великие деяния неизбежно сопряжены с кровопролитием, а кровопролитие — с муками совести. Но избранникам судьбы не ведомы сомнения — презирая малые радости и горести, они движутся к намеченной цели.

Брюнет гордо поднял голову, ощущая на своем челе печать исключительности. Только истощением нервных клеток можно было объяснить посещение его с навязчивым постоянством видения: тбилисский проспект, запруженный восставшей толпой и врезавшиеся в людской поток тяжелые громады бронетранспортеров. Мятеж следовало подавить, таковой была его воля — выбор человека, наделенного власть…

Отогнав в сторону от приятных наблюдений мысли, брюнет обратил свой орлиный взор к набережной. Остановка опустела — толстобрюхий троллейбус, тяжело накренясь на правый бок, полз по направлению к Крымскому мосту. Хозяин пентхауса опустился в кресло и включил тихую музыку. «Виртуозы Москвы» исполняли Моцарта и Вивальди. Легкие, летучие звуки заполнили пронизанный солнцем воздух. Он с удовлетворением оглядел стильную двухъярусную гостиную, обставленную с любовью к свободному пространству и очаровательным раритетным мелочам, привлекающими внимание знатока. Вазы, статуэтки, картины, шпалеры, напольные коврики, предметы вооружения, маски — все эти вещицы, собранные для удовлетворения эстетических потребностей хозяина, могли бы украсить любой музей.

Жилище на крыше, площадью в 300 квадратных метров, включало просторную угловую гостиную, опоясанную террасой зимнего сада, три спальни, кабинет, библиотеку, хозяйственные помещения. К зоне «имения» относилась также сауна с бассейном и теннисный корт под раздвижными крышами.

Собственно, здесь, над улицами и дворами Москвы, располагалась целая усадьба с жильем для охраны и КПП у персонального лифта, спускавшегося по внутренней стене дома. Устроить площадку для вертолета не удалось. Конечно, дело заключалось не в деньгах и недостатке власти. Пришлось смириться с тем, что соображения конспирации требуют уступок в комфорте. По крайней мере, здесь, в Москве. В своей американской резиденции, расположенной на Oceania Island — частном островке, отделенном от Майами-Бич и стоившем 2500000$, гражданин Австрийской Республики мог позволить себе все, что хотел. «Надо бы позвонить Джуне, — подумал брюнет. — У меня сегодня нелады с энергетическими полями, — тянет явно к „философскому полюсу“, обесточив „деловой“.» И почему, в самом деле, мысль о собственном превосходстве, давно привычная и любимая, как мотив колыбельной, открыла вновь тайные бездны сомнений и страхов?

Он слушал скрипку Спивакова и видел себя рядом с ним — нет, над ним. Как ни оценивай художественный дар, управляющий эманациями, а способность к реальной, физической, власти над толпой неизмеримо выше. Она включает в себя тонкое художественное чутье, фантастическую интуицию, виртуозность в построении тактических композиций и недюжинный эстетический вкус в исполнении. Плюс —