Чужая страна - Чарльз Камминг

Через пять минут, в толпе пассажиров, собравшихся в зале, показался Франсуа. Он стоял в пятидесяти метрах от Тома, возле контроля безопасности, и как раз показывал свой билет охраннику. Вокруг его шеи болтались наушники, а в руке он держал маленькую сумочку, из тех, что так любят южноевропейские мужчины. Охранник показал на дорогие дизайнерские очки, и Франсуа поднял их на лоб с высокомерным, почти презрительным видом. Вероятно, после недели, проведенной в обществе главы Секретной разведывательной службы, он стал более пренебрежительно относиться к офицерам низшего звена. Потом Франсуа повернул налево и скрылся из вида. Том не спеша допил кофе. У него впереди было двадцать четыре часа; масса времени, чтобы познакомиться с месье Франсуа Мало.

Паром был точно такой же, как и тот, на котором Том в детстве пересекал Ла-Манш; они с семьей часто проводили отпуск в Нормандии. Обычное пассажирское судно, курсирующее туда-сюда, лестницы для спуска на сушу по правому и по левому бортам, за трубой солнечная палуба. Он нашел свою каюту, крошечную комнатку, втиснутую между сотнями других таких же. Для этого ему пришлось миновать целый лабиринт узких, пересекающихся коридоров; очень скоро Том понял, что понятия не имеет, в каком направлении движется. Войдя в каюту, он занял примерно пятьдесят процентов свободной площади и словно наяву услышал голос отца: «Да тут даже чертовой кошке негде развернуться!» Он сунул багаж под кровать. Рядом с подушкой была маленькая пластмассовая полочка, над ней висело поцарапанное зеркало. Справа от двери располагалась ванная, размером чуть больше телефонной будки. Том сел на кровать, поставил на полку оставшиеся полбутылки Macallan и извлек из камеры карту памяти. Потом достал «Драку за Африку», положил ее на кровать и поторопился наверх, осматриваться.

Никаких следов Франсуа. Том прошелся по палубам и салонам, запоминая расположение и мысленно составляя план корабля. Две женщины в чадрах уже расположились в лобби на шестой палубе; они разложили на полу коврики-пенки и теперь безмятежно спали. Лобби соединялось с большим, освещенным ярким солнцем лаунжем; там, в кожаных креслах, расселись человек пятьдесят североафриканцев. Было время ланча, и они перекусывали прихваченными из дома яйцами, хлебом и салатом. Один пассажир разрезал перочинным ножом помидор, затем взял багет и намазал его домашней хариссой. Яйца были уже очищены, и Том заметил, что он аккуратно ссыпал скорлупу в маленький пластиковый контейнер. Ему вдруг страшно захотелось есть. Двумя этажами выше был ресторан, но он был закрыт; улыбчивый официант сообщил, что ресторан начнет работать, как только паром отойдет от пристани. Том вышел на палубу, ухватился за покрытые облупившейся краской поручни и стал наблюдать, как на паром заезжают последние машины. Был чудесный летний день, солнце слепило глаза, соленый морской воздух казался особенно чистым и прозрачным. Том сделал глубокий вдох, стараясь набрать как можно больше этой морской свежести, выгнать из легких остатки комнатной духоты. Усатый алжирец за его спиной фотографировал порт; еще один алжирец махал рукой небольшой группе людей, кажется семье. На глазах у него блестели слезы.

Судьба, как говорится, довольно часто улыбалась Жан-Марку Домалю. После Туниса, в начале нового десятилетия, его перевели в Буэнос-Айрес, где ему посчастливилось собственными глазами наблюдать за ходом Фолклендской войны. Там же Жан-Марк закрутил более-менее бурную интрижку с одной из секретарш в офисе на Авенида Сан-Хуан. Постепенно роман с Амелией Уэлдон был не то чтобы забыт, но переместился скорее в область неприятных и постыдных воспоминаний. Жан-Марк мучительно переживал, что столь молоденькая девушка вызвала в нем такую всепоглощающую страсть. Это было настоящее наваждение, и он не находил ему никакого внятного объяснения. Может быть, она просто встретилась ему в тот момент, когда он был особенно уязвим? Ни одна из других женщин за следующие двадцать лет карьеры не значила для него столько, сколько Амелия. Это были не более чем короткие, сравнительно приятные амуры.

В конце концов Жан-Марк раскрыл тайну исчезновения Амелии. Это случилось через шестнадцать лет после того, как он покинул Тунис. На свадьбе одного из своих богатых клиентов в Атланте, штат Джорджия, Жан-Марк неожиданно наткнулся на Дэвида и Джоан Гуттман. «Белая кость» и еврей, приютившие у себя его любовницу в ту ночь, когда она покинула Ла-Марсу, как ни в чем не бывало сидели под белым тентом. Тогда, в те ужасающие дни 1978-го, Жан-Марк быстро понял, что Гуттман не крал Амелию у него из-под носа – по той простой причине, что шесть недель до этого события и шесть после Дэвид провел в Израиле. Все более или менее разъяснила Джоан. Через три дня после того, как Амелия пропала, она встретилась за обедом с Селин и по секрету рассказала ей, что Амелия забеременела от одного из мальчишек-англичан, с которыми проводила свободное время. По словам Джоан, она приняла очень трудное решение вернуться домой и сделать аборт. Амелия надеялась, что сумеет забыть об этой истории и что супруги Домаль смогут ее простить за внезапный отъезд и за безответственное аморальное поведение.

Жан-Марк знал, что ребенок, конечно, от него, но, несмотря на невероятную любовь к Амелии, он испытал огромное облегчение оттого, что она решила избавиться от беременности. Узнав о незаконном ребенке, Селин непременно подала бы на развод. Скандал обязательно разрушил бы его карьеру, лишил шанса на продвижение по службе и Аргентину и оказал неблагоприятный эффект на жизнь Тибо и Лоры. Да… подумав немного на эту тему, Жан-Марк искренне обрадовался, что Амелия проявила такой здравый смысл и зрелость.

Однако история на этом не закончилась. В тот ясный солнечный день в Атланте Дэвид Гуттман порядком напился. Он умудрился забыть так тщательно продуманную ложь 1978 года и почему-то решил, что Жан-Марк знает о том, как Амелия во время беременности жила в маленькой квартирке неподалеку от их дома. Потрясенный до глубины души Жан-Марк все же постарался скрыть свою реакцию. Оказывается, Амелия не сделала аборт, а родила сына! Осознав, какую грубую ошибку он только что совершил, Дэвид Гуттман сделал неуклюжую попытку все исправить:

– Огромная трагедия, конечно… мальчик умер всего через пару недель.

– Это правда? – Жан-Марк не поверил ему ни на секунду.

– Ну естественно. Ужасно, прямо сердце разрывается. Там было что-то, связанное с заражением крови, мы, в общем, не вникали. Джоан помнит, наверное, но сегодня не самый подходящий момент для расспросов. Так мне кажется. Вроде бы в больнице не соблюдался должный уровень стерильности. В общем, сепсис.

К 1996-му Жан-Марк Домаль уже перебрался в Париж. Он летел домой с твердым намерением: узнать, что стало с его ребенком. Никаких следов Амелии Уэлдон в Лондоне не обнаружилось, хотя Жан-Марк нанял частного детектива из Мейфэра и заплатил ему такие деньги, что хотелось плакать. Запросы в тунисские агентства по усыновлению тоже не принесли никаких результатов. Лишь десять лет спустя, когда Жан-Марк уже давно вышел на пенсию и жил в своем фамильном доме в Бургундии, он узнал, что случилось с Амелией Уэлдон. Сын Домаля, Тибо, парижский журналист, привез домой свою девушку, которая как раз работала в министерстве внутренних дел. Чтобы произвести впечатление на потенциального свекра, девушка – ее звали Марион – согласилась навести справки о мадемуазель Амелии Уэлдон. Запрос, касающийся одного из офицеров высшего звена британской разведывательной службы, привлек внимание французской службы внешней разведки. У Марион поинтересовались, в чем причина ее любопытства, и она в свою очередь указала DGSE на Жан-Марка Домаля. Сотрудник, который представился как Бенедикт Вольтер, пригласил Жан-Марка встретиться с ним за ланчем.