Встречи под звездой надежды - Элина Быстрицкая

Становилось очень обидно: неужели можно так опошлить идеи романа и фильма?

«Советская культура» определяла трагедию Григория Мелехова как результат столкновения отсталого представления о жизни «с передовым историческим движением эпохи».

Фильм выдвинули на Ленинскую премию, но он ее не получил. Постарались «заклятые друзья» С. А. Герасимова и М. А. Шолохова. Нашли «неотразимый» аргумент: надо подождать третьей серии.

Когда работа над «Тихим Доном» была окончательно завершена, он снова был выдвинут на эту престижную награду. В списке соискателей была и я. Увы! На этот раз аргументы были иные. Вышел на экраны фильм С. Ф. Бондарчука по рассказу М. А. Шолохова «Судьба человека», и кто-то решил, что не стоит давать премию двум фильмам по произведениям одного и того же писателя. А почему нельзя? Разные фильмы, режиссеры, операторы, актеры…

Конечно, нам, участникам съемок «Тихого Дона», было неприятно, что нас обошли вниманием. Но мы были уже не юные, наивные и неплохо разбирались в «кухне», на которой ответственные «кулинары» тогда «стряпали» премии.

С Петром Глебовым мы иногда говорили о том, почему «Тихий Дон» не получил ни одной награды в стране. И ему, и мне это было непонятно. Мы со всех сторон слышали от настроенных объективно и доброжелательно деятелей кино, писателей, просто компетентных зрителей восторженные отзывы о фильме. И в то же время никто не пожелал отметить огромный труд большой группы талантливых людей. Я говорю не о себе, меньше всего я подвержена тщеславию. Но в фильме снимались замечательные актеры, его режиссер и оператор — выдающиеся мастера кино…

Ни я, ни Глебов не находили ответа на такой важный для нас вопрос. И только много позже я задумалась: может быть, все дело в том, что ни главный герой, ни главные героини — не революционеры, не коммунисты? И к тому же — казаки и казачки, к которым отношение всегда было настороженное, опасливое? Да и Шолохов становился все более и более нетипичной фигурой в советской литературе. Он с течением лет не «бронзовел», перед ним официальные власти заискивали, но он сидел в своей Вешенской и избегал участия в политических играх. К тому же вокруг него вертелась в хороводе какая-то мелочь.

Меня нередко спрашивали: «Как я отношусь к Шолохову?» Повторю то, что говорила тогда и в чем убеждена и сегодня: это великий писатель и замечательный человек. Советская литература знает много трагедий: лагеря, выстрел в сердце, петля на гостиничной батарее… Шолохов все последние годы своей мятежной жизни убивал себя. Не нашлось никого, кто остановил бы его…

Двадцать первого февраля 1984 года Шолохова не стало. Михаил Александрович завещал похоронить его в родной станице Вешенской. Эта последняя воля была исполнена. Уход Михаила Александровича называли «безвременным», хотя все понимали, что 79 лет, до которых он немного не дожил, — вполне достойный возраст.

Я восприняла смерть Шолохова как тяжелейший удар судьбы. Не успела я опереться на сильные плечи, любовь и волю к жизни его Аксиньи, как наступало другое время. Я писала в эти дни в «Известиях»: «Он умел слушать собеседника, был бесконечно величав в своих проявлениях. У него были синие-синие, как васильки, глаза, прекрасная добрая улыбка и очень доброе сердце».

…Ежегодно я хожу на книжные ярмарки на ВВЦ. И мне становится горько и обидно, когда среди новых изданий десятков российских издательств я не нахожу книг Михаила Александровича. Утешаю себя тем, что он так далеко шагнул в будущее, что его время еще впереди.

После смерти М. А. Шолохова на него обрушились потоки клеветы. В своих интервью, выступлениях, беседах с писателями я, как могла, защищала доброе имя Михаила Александровича. Но многое ли я могла?

Мне было стыдно читать о Шолохове нелепые выдумки, клеветнические измышления. Я очень благодарна писателю Льву Колодному за то, что он добрался до истины и написал правду о трагедии Шолохова. И донские писатели встали на защиту Михаила Александровича. Я тогда думала: что же это за жизнь такая, в которой гению требуется защита?

За роль Аксиньи я не получила никаких наград и званий. И все-таки я была счастлива: мою Аксинью признали, приняли, полюбили зрители в стране и за рубежом. Письма мне носили мешками — это были искренние, восторженные послания от самых разных людей. Я особенно радовалась письмам с Дона — ведь именно там были самые строгие и нелицеприятные зрители, очень трогательно и требовательно относившиеся к шолоховским героям.

Когда донские казаки присвоили мне звание полковника Войска Донского, вручили соответствующее удостоверение, форму и именовали не иначе, как «Элина Донская», я шутила:

— Вот явлюсь в свой Малый театр в форме, погонах. То-то будет переполох!

Но, кроме шуток, эта награда мне очень дорога. У меня множество почетных дипломов, грамот, удостоверений и т. д. Эта же — самая-самая. Ибо она даже не только мне, но и изумительной донской казачке Аксинье, которую весь казачий Дон помнит и любит.

Интерес к фильму был огромен, меня постоянно приглашали на встречи со зрителями. Я не отказывалась, отправлялась в дальние дали, выступала на стадионах, в больших дворцах культуры и маленьких клубах. Это было утомительно, требовало больших нравственных и чисто физических сил, но я превозмогала усталость, ехала поездами, летела самолетами. На встречах задавалось множество вопросов. Самый распространенный из них: как я стала актрисой. Часто спрашивали о съемках, моих партнерах по фильму, о том, как снимались те или другие сцены. Почему-то многих интересовало, замужем ли я и какая у меня семья, кто мои родители. Помню и такой вопрос:

— Как ваш муж относится к любовным сценам с Григорием Мелеховым?

Я догадывалась, какая сцена имеется в виду, и ответила:

— Он знал, что я попросила проложить между мной и Григорием валик из скатанного одеяла.

Не знаю, поверили ли мне, но было именно так. Я до сих пор не понимаю, как снимаются актрисы в чересчур откровенных сценах. Для меня это было бы совершенно невозможно. Убеждена, что в драматургию действительно художественного фильма не должны вплетаться цинизм и пошлость.

Конечно, многих интересовало, были ли у меня романы с моими партнерами по фильму. Я совершенно искренне отвечала: нет. Кстати, я не раз видела, как такие мимолетные романы мешают работе над фильмами.

Настойчиво расспрашивали о моих дальнейших творческих планах. Я говорила о том, какие роли хотела бы сыграть в кино. Но все это было из области мечтаний. Что же касается работы с Сергеем Аполлинарьевичем Герасимовым, то наши творческие пути больше не пересекались. Наверное, потому, что он снимал фильмы, в которых я была не нужна. А проситься? Один раз это было, но судьба не любит повторов…

Во время съемок «Тихого Дона» я в свободное время приходила в семью, в которой меня любили. Композитора Марка Григорьевича Фрадкина я очень уважала, а его супруга стала моей близкой подругой. Я считала себя тогда жуткой провинциалкой и с ее помощью, естественно, незаметно, пыталась постигнуть основы московской светской жизни. Тогда не было в ходу словечко «тусовка». Люди творческие, приобщившиеся к культуре, придерживались — чисто инстинктивно — определенного свода писаных и неписаных правил поведения в обществе. Нарушать их считалось неприличным. Никто не «тусовался» напоказ — просто общались, и такое общение много давало душевного, обогащало.