Исход - Олег Маловичко

Как бы плохо, Али, ты ни думал о мире, ты ему льстишь, сказала бы Маша парню, окажись он рядом.

* * *

Выпуски новостей стали чаще и шли теперь без всякого расписания. Кроме обычных выпусков, передавали специальные и дополнительные. На любом канале, куда ни ткни, был президент. Хорошо и убедительно говорил, и каждое слово было продумано и выверено.

Нам предстоит, говорил он, преодолеть последствия кризиса, и это означало, что самое страшное — позади. Копируя манеру удачливого предшественника, он позволял себе повышать голос и бросать в министров едкой фразой, чтобы пьяный у экрана одобрил его. Но все это не имело значения.

За словами не чувствовалось силы, напротив, видно было, что он не уверен в себе и боится, и нажимом в конце каждой фразы успокаивает не зрителя, а себя. И не получается. Сам не верит в написанное спичрайтерами. Члены правительства с испуганным пониманием кивают, а когда кому-нибудь из них приходится давать пресс-конференцию, говорят растерянно и удивленно, как свидетели высадки НЛО.

Лента новостей частила, но мало кто обращал внимание на стрельбу в Ингушетии, стычки в Косове или нигерийскую войну. Все почувствовали глухие, затаенные, но уже ощутимые толчки Истории. Мир был чреват, и срок разрешения уже подходил, и нетерпеливый малыш ворочался в чреве, двигал в тесноте ручонками, отчаянно вертелся, а человечество, подобно врачу с акушером, склонилось над лоном в ожидании. Только этого плода боялись.

Старики меняли рубли на валюту и запасались продуктами.

Молодые защищались цинизмом. Сидели в модных кофейнях, лениво звеня ложками о края чашек с ристретто; болтали о надуманном характере кризиса, что это даже хорошо, необходимая чистка перед обновлением, и что их самих пока, слава богу, не коснулось. Предпочитали не замечать, что сортир в кофейне стал грязным, потому что из трех уборщиц осталась одна. Что смуглые пареньки в шапках «Emporio Armani» с черкизовского рынка уже не прячут угодливо глаза, а смотрят с улицы через окно во всю стену с веселым вызовом, прикидывая, что снять и где у нее кошелек, а где мобила. Надо за ней посмотреть, ара, куда идет, аман скэ, следом пойти, шенис дэда мотхан, дать по башке, да ладно, че ты, э, нормально все, вырвать из ушей, снять с пальцев, сорвать с шеи золото, билять.

Кто-то говорил: худшее позади.

Кто-то уверял: все только начинается.

Последние были правы. Они всегда правы. Факт: сбываются именно пессимистичные прогнозы, и точнее всего предугадывают будущее люди с хронической депрессией, и чем глубже мрак в их душах, тем вернее предсказание. А оптимизм — выдумка. Опиум народа, отказ от реальности, и трезвый человек — всегда пессимист, а оптимисту надо провериться.

Крючков, как он это делал уже в меньшем объеме, в другое время и с другим своим последователем, поджег мир с разных сторон и сел смотреть, что будет, потирая в предвкушении руки.

В середине июня и мир, и страна сорвались с катушек.

Этот поезд в огне,

И нам не на что больше жать.

Аквариум.

Эхо выстрелов тонуло в небе. Патроны следовало беречь, но никто не умел стрелять, и надо было учиться. Игнат разобрался быстрее других, проявив коронную сметку, и выступал на правах учителя. Сергей старался, у Карловича не получалось, Винер откровенно дурачился.

Стреляли в опрокинутую пластиковую бутыль, повешенную на сук в двадцати метрах. Задача казалась простой, но заряды уходили то выше, то в сторону. Винер и Карлович, давно составившие пару, посмеивались, придавая стрельбе характер игры. Игнат злился. Сергей с ужасом думал: а случись беда и придется защищаться? Это касалось не только стрельбы, Винер и Карлович старательно избегали любых ситуаций, где требовалось дать мужика.

После охотничьих ружей взялись за «Сайгу» и пистолеты. Пошло веселее. Винер удивил, взявшись за ум и оказавшись метким. Беда была в том, что для выстрела ему обязательно требовался упор.

От лагеря ушли далеко, но место выбрали неудачно. Рядом было болото, и скоро стали жалить комары. Их тихое, назойливое гудение раздражало, не давало сосредоточиться. Время от времени кто-нибудь запоздало и смачно хлопал по шее, и скоро все чесались, беспрерывно отмахиваясь. Игнат был близок к тому, чтобы начать расстреливать маленьких кровопийц.

Винер предложил сменить место, но он ныл с утра — почему сегодня, почему так далеко — и единственный его разумный совет приняли с раздражением, и Сергей не уходил уже потому, что так пришлось бы признать правоту Миши.

К полудню расстреляли сотню патронов, десятую часть запасов. Опять придется дергать Кошелева, думал Сергей, предстоит еще женщин учить, и новичков, когда подъедут.

Последним стрелял Карлович. Он поднял пистолет в согнутых руках, левой поддерживая правую, сощурился, прицеливаясь, но опустил оружие и посмотрел вокруг, на ровные, уходящие в небо стволы сосен, на холм слева, на изгиб реки с правой стороны.

— С большим удовольствием пострелял бы в тех, кто за нами наблюдает.

Сергей все это время ощущал чужие глаза на затылке, и остальные, он понял из молчания, тоже. Карлович был первым, кто сказал вслух.

— Карлыч, не тяни кота. Нам баню делать, — поторопил Игнат старика.

Пока Карлович достреливал обойму, медленно, с расстановкой, вбивая выстрелы, как гвозди одним ударом молотка, Сергей сидел на поваленной сосне, расколотой молнией посередине. Переводил взгляд с одного участка леса на другой, чтобы определить, откуда следят. Был уверен, что сможет, надо только расслабиться, довериться инстинкту.

— Все, собираемся! — С последним выстрелом Карловича он поднялся, хлопнул в ладоши. — Я вперед, Карлыч замыкающим.

Когда собирались, тихо добавил, опустив голову, ни на кого не глядя, еле размыкая губы:

— Пойдем через холм, смотрят оттуда. Вести себя как обычно, не дергаться.

Пошли цепочкой. Игнат за спиной Сергея переместил ремень ружья и держал его наизготовку, дулом вниз.

Человек по другую сторону реки отвел бинокль от глаз. Это был Паша Головин.

— С такой стрельбой только ждать, пока они друг дружку перестреляют.

Тот, к кому обращался, ответил не сразу. Он несколько раз открыл и закрыл глаза, сильно сжимая веки, потер переносицу и тряхнул головой. Со стороны казалось пытается проснуться. Он был много старше, худой, с седым бобриком стриженых волос, и больным желтым лицом, так иссеченным морщинами и впадинами, что кожа казалась ядром грецкого ореха.

— Паш, ты же видел, они учатся. Время на них работает. Или сам решишь, или я кого подключу.

— Сам справлюсь.

Пашу обидел тон. Мизгирь был пришлым, арендатором и не имел права так говорить с ним на его земле. Попробовал бы так с отцом. Не может! Срывается на сыне. Тридцатилетнего Пашу всю жизнь воспринимали сынком, и его это достало.