Дикие лошади - Дик Фрэнсис

Один из полицейских кивнул.

— Скажите, сэр, кто знал, что мистер Рурк будет здесь утром в это воскресенье?

— Около шестидесяти человек, — ответил я. — Любой работающий над фильмом знает расписание съемок на пару дней вперед. — Я сделал паузу. — Всегда кто-нибудь приходит, чтобы поглазеть, как снимается фильм, но мы отгоняем их прочь, так далеко, как это возможно, если не желаем, чтобы они попали в кадр. К тому же сегодня мы начали работу до восхода солнца. — Я обвел взглядом Хит. Не считая нашей возни, вокруг почти никого не было. Машины, проезжавшие по дороге, не сбрасывали скорость. Хит выглядел мирным и просторным — совершенно неподходящее место для смерти.

Как и сказал Нэш, никому не было причинено вреда. Полиция уехала, забрав свои записи, нож и версии причин происшедшего, теории, обратно в Ньюмаркет, и, чувствуя, как близкий рок кружит над нами, подобно стервятнику, я велел операторам вновь приступать к работе — снимать сцену первой встречи героев Нэша и Сильвы.

Когда мы закончили, было около трех часов дня. Едва я вернулся на конный двор, как прибыли четыре мотофургона для перевозки лошадей, чтобы отвезти их на Хантингдонский ипподром вместе с седлами, уздечками, удилами и прочей сбруей, кормом и попонами, не считая грумов и их дорожных сумок. Кажется, наш управляющий конюшнями великолепно справлялся. Несмотря на раннюю побудку утром, все словно собирались на праздничный карнавал.

Эту временную эйфорию развеял О'Хара, ворвавшийся во двор на своем автомобиле и заоравший на меня, едва ступив на землю:

— Что, во имя ада, происходит?

— Отправка в Хантингдон, — ответил я.

— Томас, я говорю не о чертовом Хантингдоне. Я услышал по радио, что какой-то маньяк напал на Нэша с ножом. Что происходит в этом содоме?

Я попытался рассказать ему, но он был слишком встревожен, чтобы слушать.

— Где Нэш? — спросил он.

— В доме, снимает грим.

Он нетерпеливо умчался в дом через заднюю дверь, оставив меня присматривать за отправкой. Фургоны выехали со двора, пассажиры больше не пели.

Монкрифф предположил, что у него будет на редкость свободный вечерок. Я сказал ему, что он заслужил его и ему следует побыстрее исчезнуть. Он это и сделал, надеясь, что О'Хара спохватится не скоро.

Оставшись один, я прислонился к двери конюшни, вслушиваясь в непривычную тишину и думая о ножах. Слабый голос Валентина звучал в моей голове: «Я оставил нож у Дерри».

Мир был полон ножей.

Кто такой Дерри?

О'Хара и Нэш вышли из дома вместе, и настроение у них было лучше, чем я ожидал.

— Я половину ночи говорил с Голливудом, — заметил О'Хара. — Я напомнил им, что увольнение режиссера в середине съемок почти неизбежно приведет к катастрофе, потому что критики всегда первым делом цепляются к этому факту и большинство их статеек мусолит вопрос о том, насколько лучше был бы фильм, если бы все осталось как есть.

— Как бы далеко от истины это ни было, — сухо прокомментировал Нэш.

— В данном случае, — жестко сказал ему О'Хара, — если вы помните, вы сказали, что если они выкинут Томаса, то уйдете и вы.

— Да. Глупо.

О'Хара кивнул.

— В любом случае. Я буду напирать на то, что нападение этого психа — реклама, причем неплохая. К тому времени, как картина выйдет на экраны, зрители будут рваться на нее.

Он говорил это так, словно убеждал самого себя, поэтому спорить с ним я не стал. Вместо этого я спросил:

— Я понадоблюсь вам здесь в следующие несколько часов?

— Полагаю, что нет, — с сомнением ответил он, вопросительно глядя на меня.

— Ранний воскресный вечер, — объяснил я, — это чрезвычайно подходящее время для нанесения неожиданных визитов фермерам.

О'Хара понял.

— Джексон Уэллс!

— Верно. — Я повернулся к Нэшу. — Не хотите ли встретиться с человеком, которого играете?

— Нет, не хочу, — твердо ответил он. — Я не хочу подцепить грубые манеры старого скрипучего пенька.

Поскольку я тоже не жаждал его общества, то почувствовал скорее облегчение, чем сожаление.

— Я вернусь сегодня часам к десяти вечера, — сказал я. — У меня по графику встреча с Монкриффом и Зигги Кином.

— Зигги… кто? — спросил Нэш.

— Акробат, — ответил я. — Никто не ездит на лошади лучше него.

— Он лучше, чем Айвэн?

Я улыбнулся.

— Он получает в десять раз больше, а мог бы получать и в двадцать.

— Это дельце на берегу? — спросил О'Хара.

Я кивнул.

— Какое дельце на берегу? — заинтересовался Нэш.

— Не спрашивайте, — усмехнулся О'Хара. — У нашего мальчика бывают озарения. Иногда они работают.

— Что за озарения? — спросил меня Нэш.

— Он не сможет сказать вам, — ответил вместо меня О'Хара. — Но если он видит это, значит, увидим и мы.

Нэш вздохнул. О'Хара продолжал:

— Если уж говорить о видениях, когда будет готово отснятое сегодня?

— Завтра утром, как обычно, — заверил я его. — Когда вернется фургон.

Мы каждый день посылали пленки с курьером в Лондон, чтобы за ночь их обработали там в специализированной лаборатории «Техниколор». Пленки отвозили в оба конца в лондонском фургоне, водитель и сопровождающий охранник проводили ночь в Лондоне и день в Ньюмаркете, и до сих пор этот канал работал без задержек.

Каждый день, просмотрев отснятые накануне кадры, я сверялся с путаной раскладкой сцен и отбирал то, что считал пригодным к выходу на экран, делая первичную редакцию фильма по мере продвижения вперед. Это проясняло мои мысли и одновременно экономило много времени тем, кто в дальнейшем будет заниматься окончательной редакцией. Некоторые режиссеры любили работать с редакторами фильмов уже на стадии грубого ежедневного монтажа, но я предпочитал делать это в одиночку, пусть даже монтаж отнимал у меня половину ночи, но зато я в большей степени контролировал конечный результат. Скелет законченного фильма был моим собственным творением.

Удачным или неудачным, но моим. Жизнью на падающей башне.

Я направился на запад от Ньюмаркета, имея только смутное представление о том, куда еду, и еще более смутное представление о том, что буду говорить, когда доберусь до места.

Возможно, чтобы отсрочить этот момент, но в любом случае потому, что мне было по пути, я заехал сначала в Кембридж и остановился у больницы, куда отправили Доротею. На все запросы по телефону был один ответ: «Состояние тяжелое. Пациентка спит», который мог означать все что угодно — от предсмертного оцепенения до глубокой накачки обезболивающим. Как можно было предположить заранее, мое появление прямо перед столом медсестер не облегчило мне доступа к больной.