Реорганизованная преступность. Мафия и антимафия в постсоветской Грузии - Гэвин Слейд

внимание и являются неявным способом контроля над учителями. Конечно, учителя и общественные организации восприняли эту инициативу менее тепло, чем программы «правовой социализации», однако она остается популярной среди обеспокоенных родителей[65]. Правительство декларировало новые меры в качестве способа устранить дзвелибичобу, что-то вроде школьной дедовщины, набор социальных норм и иерархий, которые порождают в школах вымогательство и буллинг, а также помогают сложиться «уличному менталитету», который дает возможность вновь обрести связь с воровским миром. Заместитель министра образования предположил, что воровские традиции, хотя и были ликвидированы на улице, сохранились и даже укрепились в школах, и что введение мандатури было ответом на это [R46]. Проявляющие чрезмерное усердие или нет, школы также стали передовой линией в грузинской борьбе с мафией.

Эти три сферы – законодательство, реформа полиции и тюрем и образование – стали основными инструментами государственной стратегии борьбы с мафией, подкрепленной отсутствием угрызений совести, когда дело касалось правовых принципов и прав человека. Здесь следует рассказать еще одну историю о том, как государство смогло успешно применить эти инструменты и эффективно их использовать. Это относится к более широким политическим реформам, предпринятым после «революции роз», в частности к сосредоточению чрезвычайной власти в руках президента и снижению роли парламента, отчего тот оказался в подчиненном положении. В результате вместо верховенства закона был установлен закон правителя [Berglund 2013]. Более того, сразу после революции правительство неоспоримо получило широкую общественную поддержку. Я вернусь к более широкому политическому контексту в главе 9, являющейся заключением. Здесь же остается рассмотреть, как воры в законе пытались противостоять этому натиску со стороны государства.

Стратегии сопротивления

Грузинские политики внимательно следили за стратегией Орландо по борьбе с мафией. Реформа образования была лобовой атакой на репутацию воров в законе и их популярность среди молодежи. Новое уголовное законодательство было исключительно ясным, называя воров в законе по их имени, криминализируя и стигматизируя сам статус. Устранение коррумпированных полицейских и тюремных служителей ослабило буфер, защищавший когда-то отдельных воров в законе от давления государства. Скорость и синхронность реформ оставляли мало места для маневра. Как выразился один бывший омбудсмен:

Я не думаю, что воры в законе действительно понимали происходящее или уровень грядущих изменений. Они не осознавали новизны законодательства, мы говорили с ними, когда их арестовывали, и… нам было ясно, что они думали, будто все пойдет своим чередом, но условия, то, как их содержат сейчас, принципиально другие, им оказывают неуважение, и все произошло слишком быстро для того, чтобы они успели отреагировать [R43].

Правила игры по сопротивлению государству были изменены. Количество стратегий противодействия его наступлению, доступных ворам в законе, уменьшилось. Возможности для установления отношений «патрон – клиент» и заключения сделок были сведены к минимуму. Государство не было заинтересовано в вербовке воров в законе или сотрудничестве с ними за исключением переговоров о признании вины в суде. У воров был выбор: дать отпор и попытаться атаковать государство самим, скрыться или же симулировать распад своей сети.

12 января 2004 года на пресс-конференции в Тбилиси Саакашвили пообещал занять в отношении заключенных, готовящихся к бунту в поддержку воров в законе, жесткую позицию. «Мы перестреляем мятежников. Мы не будем жалеть для них патронов. Я знаю, что преступный мир будет сопротивляться. Но мы не боимся» [Civil Georgia 2004]. Особенно тревожным стал декабрь 2005 года, когда правительство открыло в Кутаиси новую тюрьму, предназначенную для улучшения условий содержания и разрушения иерархии и моделей взаимодействия между заключенными. Бунт произошел 22-го числа, в ходе него заключенные потребовали возвращения телефонов и макурэбэли, то есть воровского надзирателя, полагая, что удаление криминальных авторитетов из тюрьмы привело к нарушению должного порядка тюремной жизни [Регнум 2005а]. Затем, 25-го числа того же месяца, 8 тыс. заключенных (из 13 тыс. сидящих в то время в тюрьме) объявили голодовку в знак протеста, якобы спровоцированного ворами в законе. В ответ глава тюремной службы Б. Р. Ахалая заявил: «Никаких воровских законов в тюрьме уже не будет, и все заключенные будут подчиняться утвержденному распорядку» [Regnum 20056].

Самый масштабный бунт, направленный, судя по всему, против новых законов, произошел в марте 2006 года в Ортачалинской тюрьме № 5 в Тбилиси. Он был подавлен с применением спецназа, семь заключенных погибли [Civil Georgia 2006]. Его возглавил предполагаемый вор в законе П. Р. Мамардашвили [Anjaparidze 2006]. Позже он утверждал, что был обманут полицией, и отрицал, что когда-либо был «крещен» как вор [Public Defender 2007]. Прослушивание телефонных переговоров Мамардашвили выявило его контакт с Т. Д. Поцкверией, рожденным в Кутаиси и действовавшим в Украине вором в законе, который впоследствии был депортирован и предстал перед тбилисским судом. Были также очевидные попытки распространить бунт на другие тюрьмы Западной Грузии. Грузинское правительство расценило его как последнюю попытку воровского мира дестабилизировать страну и вернуться к первоначальной договоренности между ворами в законе и государством. Председатель Парламентского комитета по судебным вопросам Л. Бежашвили обвинил его в организации политической оппозиции. Саакашвили также указал на то, что его антимафиозная политика угрожала «российскому олигархическому капиталу, а также очень серьезным местным мафиозным интересам» [Slade 2007: 176].

Тогдашнего омбудсмена, посетившего тюрьму в ночь бунта, эти доводы не убедили.

Это не было каким-то восстанием или чем-то в этом роде… заключенные начали создавать шумок [негромкое волнение], в нем было мало организации, не было попытки массового побега или чего-нибудь в этом роде, просто как только это началось, была установлена связь с Поцкверией [R43].

Исходя из этого наблюдения, можно предположить, что изменения в тюремной администрации, а также перемещение и разделение заключенных после «революции роз» создали в тюрьмах условия неопределенности, дестабилизируя их и создавая предпосылки для конфликтов и восстаний. Когда последние происходили, то в некоторых случаях они распространялись от тюрьмы к тюрьме. Однако отсюда всего один шаг до мысли о том, что воры в законе были вовлечены в коллективные действия во всех местах заключения и видели в подобных акциях средство сопротивления попыткам государства подавить их.

Между тем вполне вероятно, что направленная против мафии активность самого государства оказалась достаточно успешной для того, чтобы объяснение Саакашвили и его правительством произошедших событий чьим-то заговором оказалось несостоятельным. Скорость, с которой произошла «революция роз», и ее жесткость не дали ворам в законе возможности скоординировать свои усилия и коллективно бросить вызов государству. Кроме того, как мы видели, в течение десятилетия, предшествовавшего

революции, или около того, отношения между государством и ворами в законе строились на принципе «услуга за услугу», существовали преимущественно на индивидуальной основе, и, как