Фиаско 1941. трусость или измена? - Дмитрий Верхотуров

Во время похода в Польшу танковые бригады прошли маршем 500–700 км (например, 38-я танковая бригада прошла от Шепетовки к Замостью, 748 км, а в марте 1941 года пошла на формирование 41-й танковой дивизии 22-го мехкорпуса в составе 5-й армии), что для танков Т-26, которыми перечисленные выше бригады были оснащены, было весьма серьезным испытанием. С этими же танками вновь созданные танковые дивизии пошли в бой 22–23 июня 1941 года. Из взятых примеров только 41-я танковая дивизия, перед войной дислоцированная во Владимир-Волынском, получила 31 танк КВ. Таким образом, большой износ танков приграничных округов – это не следствие безалаберности или варварской эксплуатации, а следствие похода в Польшу в 1939 году.

Эта дислокация мехкорпусов возле крупных железнодорожных станций явно указывает на то, что их предполагалось переоснастить новой техникой, которая должна была быть доставлена по железной дороге с заводов. Старую технику предполагалось отправить обратно, на капитальный ремонт или на утилизацию. Но перед самой войной, в связи с тем, что железные дороги проходили перешивку на советскую колею, реконструкцию станций и потому имели низкую пропускную способность, изношенные во время польского похода танки не отправлялись на ремонт на заводы, да и получить к ним запчасти также было весьма затруднительно. Танкоремонтных заводов на бывшей польской территории, естественно, не было, как и предприятий, которые можно было приспособить для танкоремонта. Новая бронетанковая техника из-за ограниченной пропускной способности железнодорожных магистралей прибыла также в весьма небольшом количестве.

Рыхлое построение

Дальше – интереснее. Если мы нанесем дислокацию мехкорпусов на карту в приграничных районах, как предлагают и Виктор Суворов, и Марк Солонин, то мы увидим, что ни о какой концентрации сил не могло быть и речи. Эти мехкорпуса оказались разбросанными по огромной территории, и между ними было в самом лучшем случае 30–40 км. Их можно подразделить на три группы: прибалтийскую, белорусскую и украинскую. Между украинской группой и белорусской был разрыв протяженностью около 200 км. Между белорусской и прибалтийской группами – 120 км, причем этот разрыв был как раз напротив Сувалкинского выступа, который и был использован немцами для броска на Вильнюс и Минск. Это, в свою очередь, предопределило поражение Западного фронта в приграничном сражении, прорыв немцев к Москве и Ленинграду.

Более того, если посмотреть дислокацию отдельных частей мехкорпусов, то становится очевидно, что и сами мехкорпуса нельзя назвать сосредоточенными. Выше уже приводился пример 3-го мехкорпуса, который оказался «размазан» по обширной территории восточной Литвы, причем его части были разделены Неманом. То же самое можно сказать в отношении 12-го мехкорпуса. Управление – в Елгаве, 23-я танковая дивизия – в Лиепае, 28-я танковая дивизия – в Риге, 202-я моторизованная дивизия – в Радвилишкис, то есть части корпуса были «размазаны» по всей юго-западной Латвии и северной Литве. То же самое было и на Украине. В 8-м, 9-м, 15-м и 24-м мехкорпусах части дислоцировались на расстоянии от 40 до 60 км, а в 22-м мехкорпусе и того больше, на расстоянии 140–180 км друг от друга[140]. В самом лучшем положении был 4-й мехкорпус, который почти весь был сосредоточен во Львове и его пригородах, части которого располагались на удалении 10–15 км друг от друга. Для мехкорпусов белорусской группы была весьма характерна раздробленная дислокация, когда даже полки и батальоны дивизий размещались в разных населенных пунктах.

В книгах Виктора Суворова иногда проскальзывает мысль, что советские танки якобы уже стояли плотными рядами на дорогах, готовые к нападению, и стали хорошей мишенью для немецкой авиации. Во вкладке есть и фотография плотных рядов машин для усиления впечатления. Однако факты этого не подтверждают: танки в колоннах не стояли, а были в местах постоянной дислокации, и, для того чтобы им начать действовать хоть по оборонительному, хоть по наступательному плану, им надо было собраться и выйти в районы сосредоточения. Не всем мехкорпусам это удалось сделать.

Карта с нанесенной дислокацией мехкорпусов, на которую так уповает Марк Солонин, показывает вовсе не «агрессивный замысел», а то, что на 22 июня 1941 года у главных ударных сил Красной Армии в приграничных округах было очень рыхлое построение. Только 22-я танковая дивизия 14-го мехкорпуса была непосредственно у границы, все остальные – самое близкое в 40–50 км от нее, и это обстоятельство давало немцам время для развития успеха. Мехкорпуса были фактически разделены на три группы с разрывами в 120 и 200 км между ними, между самими мехкорпусами также были разрывы в 30–40 и более км, отдельные части были разбросаны по приличной территории и могли дислоцироваться на расстоянии более чем 50 км от управления и других частей мехкорпуса, что особенно характерно для 3-го и 12-го мехкорпусов.

При такой дислокации мехкорпуса мало что могли противопоставить немецким войскам, собранным в плотные ударные группы. Немцы также сделали все, чтобы нарушить связь и управление войсками, в результате чего танковые дивизии сплошь и рядом действовали разрозненно. И их били по частям.

Долгое время тема развития тыла Красной Армии была на задворках военной истории, в которой главное внимание уделялось истории боевых действий. О тыловом обеспечении всегда говорили кратко, без подробной характеристики и без сравнения с системой тылового обеспечения Вермахта.

В нынешней полемике вокруг начала войны тылу также практически не уделяется внимания. Это связано, скорее всего, с тем, что в массовом сознании прочно укоренился штамп о «тыловых крысах», которые сидели в безопасности, отъедались за счет бойцов передовой, а потом обогащались трофеями. Мол, чего о них вспоминать, если всю войну вытянул на себе солдат на передовой! Хотя именно от работы тыловых подразделений и органов тыла в решающей степени зависит боеспособность войск и боевые успехи на передовой. Если в армии нет, образно выражаясь, «тыловых крыс» нужной породы и в достаточном количестве, то солдаты и офицеры передовой оказываются вынуждены познать все прелести боя на голодный желудок, при нехватке патронов и снарядов, при затруднениях с эвакуацией раненых и множестве других трудностей. Нет нужды доказывать, что плохо снабжаемые войска несут большие и неоправданные потери.

Потому в анализе того, на что была в 1941 году способна Красная Армия, нельзя обойти вниманием вопросы развития тыловой службы и снабжения войск.

Бурный, но неуправляемый рост топливного хозяйства

Система тылового обеспечения Красной Армии за 1930-е годы претерпела вместе с армией огромные изменения. Еще в 1928 году основным видом транспортного средства была гужевая повозка. В этом году в армии было всего лишь 1200 автомобилей, объединенных в четыре автомотоциклетных батальона[141]. В 1941 году в Красной Армии было уже 272,6 тысячи автомобилей, а численность проходящих службу в автомобильных частях достигла 42 тысяч человек. Подобный бурный рост моторизации армии вызвал, естественно, сильнейшие изменения в системе тылового снабжения. Например, пришлось создавать систему снабжения горючим, поскольку годовые потребности армии в топливе к 1941 году выросли до 2,6 млн тонн, в том числе 991 тысячи тонн автобензина. Армия потребляла 29 % всего производимого в стране автобензина[142]. Топливо требовалось для армии, бронетанковых войск, авиации, флота, и для снабжения была в короткие сроки создана целая система складов, включавшая в себя 4 центральных и 245 окружных складов ГСМ общим объемом 700 тысяч кубометров. В 1941 году был создан мобилизационный резерв в размере 1,3 млн тонн топлива, который хранился на 1027 базах Главнефтесбыта. Эти цифры наглядно демонстрируют, насколько быстро развивалась система тылового снабжения Красной Армии и насколько значительных масштабов она достигала. Аналогичное положение было и с другими видами тылового снабжения.