Ночь - мой дом - Деннис Лихэйн

Человек положил руку на лестницу.

Стоит ему сделать небольшое движение…

Незнакомец, прищурившись, посмотрел на Томаса, перевел взгляд на улицу.

— Но они устроят так, что он сам будет желать, чтобы они это сделали, — проговорил он. — Желать ежедневно.

— Вы понимаете, какой пост я занимаю в Бостонском управлении полиции… — начал Томас.

— Он будет думать о самоубийстве, — продолжал тот. — А как же! Но они ему не позволят это сделать. Они пообещают, что убьют тебя, если он это сделает. И каждый день они будут придумывать новые штуки, чтобы испытать их на нем.

Черный «Форд-Т» отвалил от кромки тротуара и, не глуша мотора, остановился посреди улицы. Незнакомец подошел к нему, забрался внутрь, и машина уехала, свернув в первый же проулок, ведущий налево.

Томас спустился, удивляясь, как дрожат у него руки от локтей до ладоней — даже после того, как он вошел в дом. Да, он стареет, еще как стареет. Ему не следует карабкаться на приставные лестницы. И не следует упрямо держаться своих принципов.

Старое должно позволить новому отодвинуть себя в сторону. По возможности непринужденно.

Он позвонил капитану Кенни Донлану, начальнику 3-го маттапанского участка. Пять лет Кенни, еще лейтенант, служил при Томасе на 6-м участке в Южном Бостоне. Как и многие из руководящих сотрудников управления, своими служебными успехами он был обязан Томасу.

— И даже в выходной нет покоя, — проговорил Кенни, когда секретарь соединил с ним Томаса.

— Для таких, как мы, не существует выходных, парень.

— Это правда, — согласился Кенни. — Чем я могу тебе помочь, Томас?

— Блю-Хилл-авеню, тысяча четыреста семнадцать, — произнес он. — Там склад. Якобы с оборудованием для игорных залов.

— Но на самом деле там другое, — отозвался Кенни.

— Верно.

— Сильно по ним ударить?

— Вымести все до последней бутылки. — Что-то в его душе отдалось погребальным звоном. — До последней капли.

Этим летом в Чарлстаунском исправительном заведении штата Массачусетс готовились казнить двух знаменитых анархистов. Протесты, раздававшиеся по всему миру, не отвратили власти штата от этого намерения, как и вихрь апелляций, отсрочек и новых апелляций. После того как Сакко и Ванцетти перевели в Чарлстаун из Дэдхема и разместили в Доме смерти ждать электрического стула, сон Джо несколько недель подряд прерывали крики возмущенных граждан, собиравшихся толпами по другую сторону темных гранитных стен. Иногда они оставались там всю ночь, распевая песни, вопя в мегафоны, скандируя лозунги. Порой Джо казалось, что они принесли с собой факелы, чтобы добавить происходящему средневековости: иной раз он просыпался от запаха горящей смолы.

Но если не считать ночей, когда из-за этого шума спать удавалось лишь урывками, судьба двух обреченных никак не сказывалась на жизни Джо и тех, кого он знал, если не считать Мазо Пескаторе, которому пришлось пожертвовать своими еженощными прогулками по тюремным стенам — до тех пор, пока мир не перестанет глазеть на эту тюрьму.

В ту широко известную августовскую ночь колоссальный разряд тока, пропущенный через тела несчастных итальянцев, высосал из тюрьмы все прочее электричество, и огни на ярусах мерцали и тускнели, а то и отключались совсем. Мертвых анархистов отвезли в Форест-Хиллз и кремировали. Протестующих становилось все меньше. Вскоре ушли последние.

Мазо вернулся к привычному ночному режиму, которому он следовал уже десять лет: расхаживать по стенам мимо витков толстой колючей проволоки, мимо темных вышек, смотревших на тюремный двор внутри этих стен, мимо выжженного пейзажа снаружи, состоявшего из фабрик и трущоб.

Он часто брал с собой Джо. К большому удивлению Джо, он стал для Мазо неким талисманом. То ли живым воплощением трофея, своего рода скальпом высокопоставленного сотрудника полиции, теперь пляшущего под его дудку, то ли будущим членом его организации, то ли просто домашним щенком: Джо не знал точно и не спрашивал. Зачем спрашивать, если его ночные хождения с Мазо по этой стене означали, помимо всего прочего, самое главное: он находится под защитой.

— Вы думаете, они были виновны? — спросил Джо в одну из таких ночей.

Мазо пожал плечами:

— Это не важно. Важно, чего этим добились.

— Чего добились? Казнили двух ребят, которые, может быть, ни в чем не виноваты.

— Об этом узнали все анархисты в мире, — объяснил Мазо. — Что и требовалось.

Тем летом Чарлстаунское исправительное заведение буквально утопало в крови. Поначалу Джо казалось, что такая дикая жестокость естественное свойство этого места — бессмысленное пожирание друг друга из мелочной гордости: за место в очереди, за право продолжать идти по двору тем путем, который ты выбрал, за то, чтобы тебя не толкали, не пихали локтем, не отдавливали тебе ногу.

Оказалось, дело обстоит сложнее.

К примеру, один из заключенных в восточном крыле лишился глаз, когда кто-то вбил в них две пригоршни стеклянных осколков. В южном крыле тюремщики нашли парня, которого с десяток раз пырнули под ребра и тем самым, судя по запаху, иссекли печень. Даже в двух ярусах под ним чувствовали вонь, когда он умирал. Джо слышал о вечеринках изнасилования, часто длившихся всю ночь в Лоусоновом корпусе, названном так потому, что когда-то там отбывали срок целых три поколения семейства Лоусон: дед, один из его сыновей и три внука. Последний из них, Эмиль Лоусон, когда-то был младшим среди узников корпуса, но и худшим из них. Он так никогда и не вышел на свободу: его несколько сроков в сумме составили сто четырнадцать лет. Хорошая новость для Бостона, но не для чарлстаунской каталажки. Когда Эмиль Лоусон не возглавлял групповые изнасилования новичков, он совершал убийства для любого, кто ему заплатит, хотя, как поговаривали, во время недавних бурных событий он работал исключительно на Мазо.

Эта война шла из-за рома. Шла она, разумеется, снаружи, вызывая некоторый ужас общественности, но шла она и внутри, куда никто из общественности и не думал заглядывать, а если бы заглянул, то не стал бы проливать слезы из-за того, что здесь творится. Альберт Уайт, импортер виски с севера, решил расширить бизнес, занявшись еще и ввозом рома с юга, пока Мазо Пескаторе не вышел из тюрьмы. Тим Хики стал первой жертвой войны между Уайтом и Пескаторе. Но к концу лета число этих жертв уже достигло дюжины.

На фронте виски перестрелки происходили в Бостоне и Портленде, а также по проселочным дорогам, расходившимся от канадской границы. Водителей с товаром заставляли съехать с дороги в таких городках, как Массена (штат Нью-Йорк), Дерби (штат Вермонт), Аллагаш (штат Мэн). Иногда, чтобы захватить их машины, требовалось лишь избиение, хотя одного из самых быстрых шоферов Уайта вынудили встать на колени, прямо на землю, засыпанную сосновыми иголками, и отстрелили ему нижнюю челюсть, потому что он дерзил.