Все хорошо - Мона Авад

разлившуюся под веками тьму – такую же беззвездную, как эта ночь. Дыхание мое замедлится. И все вокруг замедлится тоже. А тишина зазвучит, как музыка. Я навсегда забуду о своем изломанном теле. Мне никогда больше не будет холодно. Я никогда ничего не почувствую. Тьма станет Тьмой. И я ступлю в настоящую Ночь. Но только не здесь. Не на этой промерзшей Новоанглийской дороге. На лобовом стекле по-прежнему блестит ледяная корка. Мимо с ревом, словно глумливо хохочущие демоны, проносятся грузовики. И мне вдруг вспоминается золотистый напиток. Как там они его называли? Золотое снадобье! Стоило мне его хлебнуть, как внутри у меня распахнулось голубое небо и затеплился свет. Троица из бара. Непримечательный знал, как я страдаю, он все про меня знал. Пожалуй, заеду пропустить стаканчик. Один стаканчик на дорожку, почему бы и нет?

* * *

– Мисс Фитч, мисс Фитч, вы вернулись!

– Вернулась.

Он радостно хлопает в ладоши, аплодирует мне. Они все аплодируют. Все трое. Как будто знают, что я приковыляла сюда из самой бездны.

– Спасибо, – шепчу я.

Когда я вошла в паб, Эл Боули из музыкального автомата громко пел «Закрой глаза»[10]. Народу почти не было. Не считая этой троицы.

Расположились они примерно так же, как и в прошлый раз, сидят у стойки, задумчиво склонившись над стаканами. На всех троих костюмы цвета беззвездной ночи. Непримечательный смотрит на меня, как на сон, как на пазл, который однажды он все же соберет. Терпеливо, фрагмент за фрагментом. Ведь они уже начали складываться в общую картину. Он внимательно вглядывается в нее. И проступающий образ ему явно по душе. Лицо его – лицо продавца-прощелыги – сегодня сияет, а налитые кровью глаза светятся улыбкой. До чего же ему нравится мое представление! Толстяк вновь напился до бесчувствия. Лежит головой на стойке, а седые с желтизной горгоньи вихры занавешивают ему лицо. Третий – высокий, ладный и красивый, как в сказке, – в чем я нисколько не сомневаюсь, хотя и видела лишь его луноликий профиль, да и то краем глаза – сегодня развернулся ко мне обтянутой пиджаком спиной. Но он с нами, он меня внимательно слушает, я это точно знаю. Вижу по форме его головы, по затылку и бледному кусочку шеи над воротником рубашки. Он поднимает в мою честь бокал с золотистым напитком.

– Налейте и ей, – приказывает Непримечательный бармену. – Нам всем не помешает выпить, верно ведь?

«Верно ведь?»

Мне вдруг вспоминается декан. Его по-идиотски сияющие голубые глаза. «Верно ведь? Верно ведь?» Они что, знают его? Откуда им знать Мохнатого Соска?

– Знаем, знаем, – шепчет Толстяк. – Верно ведь?

И все они хихикают.

И вот передо мной появляется низкий стакан. Я рассматриваю золотисто-зеленый напиток. Зеленый, как глаза Брианы. Золотой, как волосы Хьюго. Кажется, он светится изнутри, словно какой-то искусно сделанный элемент театрального реквизита.

– Что ж, мисс Фитч. Чего мы ждем?

«Да откуда вы знаете, как меня зовут?»

– Тик-так, мисс Фитч, тик-так.

– Время пришло, – шепчет Толстяк.

Я отпиваю из стакана. И все они снова принимаются аплодировать. Толстяк колотит ладонью по барной стойке. А Красавчик, хоть и стоит ко мне спиной, тоже явно хлопает в ладоши. И от этих звуков у меня на глазах выступают слезы. Вот она, музыка, от которой внутри у меня проясняется, а кровь начинает светиться. Кулак, стискивавший мое тело, раскрывается, разжимает пальцы. И нервы облегченно вздыхают. В сердце снова теплится свечка, и пламя разгорается все сильнее.

Как же радостно они мне аплодируют!

– Спасибо, – говорю я. – Спасибо вам всем.

Раскланиваюсь. И вдруг понимаю, что мне больше не больно дышать. И сидеть тоже. Внутри у меня золотится жаркое лето. Я улыбаюсь. Улыбаюсь же? Да! От уха до уха.

– Ну вот, – говорит Непримечательный. – Вот оно. Так-то лучше. Как по-вашему, мисс Фитч, получше нам теперь?

И я киваю. О, да. Нам лучше. Гораздо лучше.

– Все хорошо, что хорошо кончается.

– Я как раз ставлю эту пьесу, – сообщаю я.

– Правда? – без тени удивления спрашивает он.

А я тут же вспоминаю, что ничего уже не ставлю. Больше нет.

– Проблемы, – вздыхает Непримечательный. – В театре проблемы. Со спиной проблемы, – качает головой он. – Вы просто варитесь в неприятностях.

– «Взвейся ввысь, язык огня! Закипай, варись, стряпня![11]» – смеется Толстяк и тут же заходится кашлем.

А Красавчик цокает языком.

– Точно, я в них по уши, – киваю я. – Варюсь в неприятностях.

– Так расскажите нам о своих проблемах, – предлагает Непримечательный. – А мы послушаем. Я умею слушать, мисс Фитч. К тому же мы обожаем театр.

Тело мое струится, как золотистый мед. Я улыбаюсь Непримечательному. Показалось или он как-то вытянулся? Стал выше и мощнее? Да и остальные как будто тоже.

Мне хочется сказать: «Я сегодня собиралась покончить с собой. И не сделала этого только потому, что показалось неправильным сводить счеты с жизнью на шоссе. Неверный поворот сюжета. И я решила сначала заглянуть сюда. Выпить чудесного золотистого напитка. И попрощаться с вами. Хотя вообще-то мы с вами, сэр, едва знакомы. Я даже имени вашего не знаю. Кстати, как вас зовут?»

Непримечательный сочувственно улыбается. Его налитые кровью глаза сияют. Мне не нужно ничего рассказывать. Он и так все знает. Обо всех моих печалях. Обо всех унижениях. Видит цемент, в который превратилась моя плоть. И алую паутину у меня внутри. Ему знаком ее замысловатый узор. И неуловимого паука, который ее сплел, он тоже знает. Торчащий из его кармана красный носовой платок пламенеет в свете ламп. Мне не нужно ничего ему объяснять, он и так в курсе.

– Эти реабилитологи вас убьют, мисс Фитч, – говорит он так ласково, словно гладит меня по голове словами. – Они уничтожают все, к чему прикасаются. Ваш банковский счет, ваши кости, вашу душу.

– Счет, кости, душу, – вторит ему Толстяк.

– Все, к чему прикасаются. А что до вашей истории с «Макбетом»… – Он качает головой. – Ловко они все обстряпали.

– «Закипай, варись, стряпня»! – бормочет Толстяк.

– Это черная пьеса, мисс Фитч.

Меня так и тянет спросить: «Откуда вы знаете о «Макбете»? Но золотистый напиток превратил мой язык в мед.

– Они заставляют меня ее ставить, – жалуюсь я. – Вместо «Все хорошо». Твердят, что у меня нет выбора.

И мне вдруг кажется, что жалуюсь я, сидя перед трельяжем. И из каждого зеркала мне кивает мужчина в черном костюме. «Говорите же, говорите».

Непримечательный по-прежнему улыбается, рассматривая сплетенную пауком сеть.

– Нет, вы только представьте! Игрушечный меч. Бутафорская кровь. Ведьмы.

Толстяк глухо посмеивается.

– Давненько я уже страшной ведьмы не