Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть - Лоуренс Рис

События, показанные в «Триумфе воли», такие как партийный съезд, позволяли тысячам людей насладиться присутствием Гитлера. Американский журналист Уильям Ширер, который присутствовал на съезде в 1934 году, писал: «И в этой залитой светом прожекторов ночи спрессованные, как сардины в банке, маленькие немцы, которые привели нацизм к власти, достигали высочайшего духовного подъема, возможного для германца. Происходило полное соединение душ и умов отдельных людей — с их личными заботами, сомнениями и проблемами, — и под действием мистических огней и магического голоса австрийца они полностью сливались в единое немецкое стадо»‹44›.

Мнение Ширера о том, что «высочайший духовный подъем германца» заключается в «соединении душ и умов», было довольно распространено в то время (существует оно и в наши дни). Мы уже обсуждали исторические и культурные предпосылки, благодаря которым немцы в то время были особенно предрасположены к идее власти, сконцентрированной в руках одного человека, так называемой героической личности. Опасность чрезмерного увлечения этой теорией кроется в том, что характерные личные качества Гитлера перестают приниматься во внимание. Разумеется, в ходе партийного съезда 1934 года имели место и театрализованная постановка, и умелая режиссура, но самой важной составляющей все-таки была личность вождя. Этот момент лучше других уловил Джордж Оруэлл, убежденный антинацист. В своей блистательной рецензии на «Майн кампф» он писал о магнетизме личности Гитлера, которая «явно ошеломляет, когда слышишь его речи»‹45›. Оруэлл подчеркивал: «В нем явно есть нечто глубоко привлекательное. Это заметно и при взгляде на его фотографии… У него трагическое, несчастное, как у собаки, выражение, лицо человека, страдающего от невыносимых несправедливостей. Это, лишь более мужественное, выражение лица распятого Христа, столь часто встречающееся на картинах, и почти наверняка Гитлер таким себя и видит».

Оруэлл справедливо подчеркнул аспект «страдания» Гитлера, который часто виден на его портретах, — ведь одной из важнейших составляющих его призыва было утверждение о том, что Германия «пострадала» и что именно Гитлеру суждено исправить эту ужасную ошибку. Кроме того, мероприятия, подобные огромному митингу во время Нюрнбергского съезда НСДАП в 1934 году, привлекали немцев. Оруэлл объясняет это так: «Гитлер, лучше других постигший это своим мрачным умом, знает, что людям нужны не только комфорт, безопасность, короткий рабочий день, гигиена, контроль рождаемости и вообще здравый смысл; они также хотят, иногда, по крайней мере, борьбы и самопожертвования, не говоря уже о барабанах, флагах и парадных изъявлениях преданности»‹46›.

И наконец, самое главное: Гитлер предлагает своей аудитории избавление от вины. В своих речах он меньше говорит о политике, больше — о судьбе. По его словам, жить в переломный момент истории — большая честь.

Нацисты стояли на пороге «великого крестового похода», которому суждено было «стать одним из самых удивительных и замечательных явлений в мировой истории»‹47›. Путь может быть тернист, говорил Гитлер, но предстоящее путешествие давало каждому немцу шанс обрести смысл жизни. Таким образом, по мнению Гитлера, немцы отличались от всех не только в силу своего расового превосходства, но и потому, что родились в такую знаковую эпоху и перед ними стояли великие задачи.

«Как глубоко мы чувствуем в эти часы чудо, собравшее нас вместе!‹48› — провозглашал Гитлер в сентябре 1936 года на собрании лидеров национал-социалистов в Нюрнберге. — Вы приехали в этот город из маленьких деревень, поселков, из других городов, оставив свои шахты, фабрики и пашни. Вы оторвались от повседневной жизни и работы на благо Германии, чтобы разделить это чувство: мы вместе… и мы теперь — Германия!» В тот же день, немногим раньше, он выступал перед собранием женщин NS Frauenschaft (нацистской «Женской лиги»). В своем выступлении Гитлер заявил, что немецкие дети «принадлежат не только своим матерям», они также принадлежат ему — фюреру. Гитлер говорил о том, что между ним и немецкими детьми существует почти мистическая связь.

Ютта Рюдигер, которая станет главой «Лиги немецких девушек» через год после того выступления Гитлера, говорит, что она «до сих пор поражена» тем, как Гитлер сумел сплотить всех немцев (или хотя бы тех, кого нацисты считали «арийцами»): «Если посмотреть на немцев сквозь призму веков — на то, как они бесконечно ссорились между собой, — нельзя не признать, что Гитлер сумел объединить их всех, может быть почти всех, под одной крышей, так сказать — сплотить их. Люди говорят, что Гитлер обладал свойствами магнита, сила притяжения которого проходила через умы немецких людей». И судя по всему, этот «магнит» особенно действовал на слабый пол, в чем лично убедился Уильям Ширер, когда в 1934 году в Нюрнберге наблюдал за группой женщин, столпившихся возле гостиницы, в которой находился Гитлер. «Они смотрели на него как на мессию, а в их лицах явно появилось что-то нечеловеческое»‹49›.

В своих выступлениях Гитлер часто использовал религиозную терминологию, говорил о «воскресении» немецкого народа и, как мы уже отмечали, подчеркивал связь с христианской церковью в Германии перед Партией католического центра. Он также утверждал, что изначальная нацистская программа, созданная еще в 1920 году, в пункте 24 указывала, что его партия «разделяет точку зрения позитивного христианства». И, как уже упоминалось, он положительно отзывался о Христе как о «борце» с евреями‹50›. Эти его высказывания объясняются довольно просто: Гитлер был практиком и осознавал реалии окружающего его мира. Годами ранее, в беседе с Людендорфом, Гитлер говорил: «Для создания мощного политического движения мне нужны и баварские католики, и прусские протестанты. Остальное приложится»‹51›. Если бы Гитлер отдалил себя и свое движение от христианства, он никогда бы не победил на свободных выборах. Поэтому его публичные высказывания о христианстве — как и отношение к «религии» вообще — были сугубо прагматическими.

Нет никаких свидетельств того, что в частной жизни Гитлер хоть как-то разделял каноны и догматы христианства. Однажды он сказал Альберту Шпееру: «Ты знаешь, нам не повезло — нам попалась неправильная религия. Почему нам не досталась религия японцев, которая считает наивысшим благом пожертвовать собой во благо родины? Даже мусульманская вера подошла бы нам больше, чем христианская. Почему же нам досталось христианство с его кротостью и мягкотелостью?»‹52›

С учетом всего сказанного, едва ли не религиозная роль Гитлера в нацистском государстве кажется особенно странной. Толпы немцев преодолевали сотни километров — настоящее паломничество! — для того, чтобы поклониться Гитлеру у его горного дома в Берхтесгадене; тысячи личных посланий отправлялись на его имя в рейхсканцелярию; изображения Гитлера на партийных съездах в Нюрнберге напоминали иконы; в школе немецким детям разъясняли, что Гитлер «послан Господом Богом» и является «верой» и «светом». Все эти факты красноречиво говорят о том, что Гитлера воспринимали не столько как простого политика, а скорее как пророка, помазанника Божьего. Для Вильгельма Реса, выросшего в годы правления нацистов, Гитлер «был самим Господом. Все существовавшие в то время источники информации прославляли его. И мы, молодежь, во все это верили; мы, понимаете ли, были наивны. Сейчас я смотрю на своих внуков и понимаю, какими глупыми мы были тогда»‹54›.