Доброволец. На Великой войне  - Сергей Бутко

Скупые и мало понятные простому человеку строки. Теперь я не только вспомнил их, но и сам стал причастен к реалиям Мазурского сражения зимой тысяча девятьсот пятнадцатого года. Живой свидетель чьих-то ошибок и просчетов. Штабы, общественность, Дума – вскоре все будут искать виноватого. Слышу, как в палате говорят о германском шпионаже, а у самого в голове упорно всплывает другая, совсем не немецкая фамилия Мясоедов[61]. Пусть так. Кто знает, завершится ли теперь его «дело» виселицей или же нет? Мне все равно, я устал. Одно хорошо: выздоравливаю так же быстро, как и прежде. Вот что значит молодой организм.

А фронт меж тем, судя по новостям, не стоит на месте. Движется. Немцы взяли город Прасныш, а спустя три дня наши их оттуда выбили. Говорят, что отступление было для неприятеля вынужденным и внезапным. Немцы оставили госпитали, склады. Даже в окопах лежали незахороненные трупы их солдат и офицеров. Мы захватили много трофеев и пленных (что-то около десяти тысяч). Пленными (если опять же верить словам) забиты сейчас все дороги к Праснышу.

Но неприятель упрям. Продолжает осаду Осовца. Крепость обстреливают из «Больших Берт» – это такие здоровенные (под сто сорок тонн весом доходит) мортиры, прозванные у западных союзничков «убийцами фортов» и бьющие снарядами в восемьсот, а то и больше кг на штуку. Но ничего у немцев пока не получится, даже несмотря на все старания. До знаменитой атаки мертвецов[62] еще полгода. К тому же и пехоте германской подойти к Осовцу далеко не просто. Недаром защитники крепости песню об этом сочинили:

Или еще не сочинили?

Как же мне надоела эта постоянная путаница вместе с нарастающим недовольством от затянувшейся войны. И тут есть что послушать и о чем поговорить.

* * *

Сегодня рядом со мной спорят Базадзе и Шуринов. Первый – молодой летчик, второй – пожилой пехотный генерал.

– Что у нас есть?! – горячится Базадзе, наскакивая на оппонента всем своим грузинским темпераментом. – «Ньюпоры», «Мораны», «Фарманы» – одни французы!.. На трофейных немцах тоже летаем, а своих аппаратов раз-два и обчелся! Неужели так сложно наладить производство?!

– Ах, мой юный друг, – с житейским спокойствием много повидавшего в жизни человека ответил ему Шуринов. – Вы работали на заводе?

– Нет, конечно!

– А я работал и скажу одно, что тамошнее производство – это не игры в салки. Взять хотя бы обычную трехлинейную винтовку, состоящую из ста различных деталей. Чтобы изготовить ее машинным способом, каждую деталь приходится подгонять и изготавливать путем отделки, а оную на одном станке не сделаешь. Вот рабочий и вынужден переходить со станка на станок. А сколько таких переходов нужно для изготовления всех частей винтовки, их сборки и проверки?

– Понятия не имею.

– Тысяча четыреста сорок три! И не забывайте о заводском браке. Его тоже необходимо устранять, а для этого требуются лекала. Только для одной трехлинейки существует пятьсот сорок лекал, с помощью которых рабочий проводит восемьсот двенадцать обмеров. Точность отделки некоторых частей винтовки достигает ноль целых одну сотую дюйма, но поскольку лекало после двух тысяч обмеров стачивается, то его приходится изготавливать заново, а эту операцию способен провернуть лишь опытный рабочий. С пулеметом «Максим» работы еще больше. Он состоит из двухсот восьмидесяти двух частей, изготовленных путем двух тысяч четырехсот восьмидесяти восьми переходов, требующих для проверки и сборки восемьсот тридцать лекал и тысяча пятьдесят четыре обмера…

Спасибо за столь точное, арифметическое разъяснение, господин Шуринов. Нашли причину. Любое производство, каким бы оно ни было долгим и технически сложным, можно значительно ускорить при должном подходе. У австрийцев тоже с винтовками было туго, но путем громадных напряжений и давления на промышленников они все же сумели решить этот «голод». Я уже молчу про немцев – у тех производство давно налажено. Но разве объяснишь это Шуринову и тем более Базадзе, когда они с любопытством разглядывают какого-то напыщенного индюка с погонами, на которых вышиты латинские буквы «PL». Это что за спецвойска такие? Чуть позже узнаю, что офицер служит в одном из так называемых «польских легионов». Очередной подарок пока еще входящему в состав империи Царству Польскому, наряду с воззванием главковерха и обещаниями автономии, полного внутреннего самоуправления, свободы религии и языка. Оценят все это ясновельможные паны? Как бы не так. Тот же Пилсудский сейчас вместе со своими «стрелками» в составе австро-венгерской армии вовсю уже воюет против России, а спустя каких-то три года, получив доселе невиданный титул «начальник государства», будет затем бодаться под Варшавой с будущим «красным маршалом» Тухачевским…

Кстати, а где сейчас Тухачевский? Вроде бы в германском плену. Сидит, ждет, надеется, а попутно ведет беседы с другим, пока еще никому не известным пленным по фамилии де Голль. Или не беседует? Может, и нет уже в живых ни Пилсудского, ни Тухачевского, ни де Голля, ни Гитлера. Убиты, как Рузский и Иванов. Почему нет, когда эта проклятая война даже здорового человека способна превратить в чудовище? Об этом явлении тоже говорят уже наши доктора:

Не хочу больше слушать о сдвинутой психике и фронтовых психопатах. Спать хочу…

Вот и сон очередной нагрянул. Весна. На плацу построение. Идет процедура награждения.

– Доброволец Михаил Власов награждается Георгиевским крестом четвертой степени и производится в ефрейторы! – Наш комполка прикалывает мне на грудь новенький «Георгий».

– Покорнейше благодарю, ваше высокоблагородие! – Я отчеканиваю каждое слово, а затем вдруг оказываюсь в окопе во время боя. Уже лето. Все так же рвутся снаряды, зыкают пули, падают убитые и раненые. Рядом со мной стоит наш ротный. Придерживая одной рукой надетый на голову русский Адриан[64], другой он сжимает телефонную трубку.