Жар твоего тела - Лилия Орланд

– Ничего… там… – я кивнула на сцену, где король Рене грозил рыцарю казнью.

– А-а, – Макс тут же отвернулся и снова написал что-то в телефоне.

А я пыталась вернуть себе самообладание. Эта красная роза, которую слепая принцесса подарила юноше, живо напомнила мне о цветах из другого сада…

И всё-таки что Лев делает здесь? Неужели он тоже любит оперу?

А почему нет? Зал был полон. Билеты в последние несколько месяцев перепродавались по безумным ценам. Здесь собрались или ценители оперного искусства, или те, кто хотел продемонстрировать окружающим своё состояние и вкус. На мой взгляд.

И если Лев пришёл слушать оперу, почему тогда он смотрел на меня, а не на сцену?

Впрочем, я тоже смотрела на него.

– Надин, – голос Макса был извиняющимся, и я напряглась. – Дорогая, мне нужно уехать. У матери возникли проблемы, и без меня там никак не обойтись. Ты сможешь сама добраться до дома?

– Конечно, – я кивнула. – Надеюсь, всё разрешится благополучно.

– Спасибо, милая, – он наклонился ко мне и поцеловал в щёку, а затем ушёл. Прямо посреди арии Готфрида.

Я осталась одна с пустующим креслом по соседству. Казалось, что все теперь оглядываются на меня, кидая сочувствующие взгляды. Ну конечно, спутник бросил меня посреди спектакля. С каждой минутой мне становилось всё неуютнее и неуютнее.

Опера уже не приносила удовольствия. Я уже не сопереживала героям, сосредоточенная на себе.

Решила, что дождусь перерыва и уеду. На балет не останусь. Я, может, и посмотрела бы «Щелкунчика», но одна тут не высижу под перекрестьем любопытных взглядов.

Действо завершилось. Иоланта, слава богу, прозрела, теперь она сможет выйти замуж за любимого и нарожать ему кучу ребятишек.

Артисты вышли на поклон, публика рукоплескала. Занавес наконец опустился. Я вздохнула с облегчением. Вот уж никогда не думала, что могу попасть в такую ситуацию. Ведь на это представление я мечтала попасть на протяжении нескольких месяцев.

Люди вокруг меня понемногу расходились, и я тоже поднялась, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. И зачем только надела красное платье? В нём я выделялась среди толпы ярким пятном.

– Мадам, прошу прощения, – дорогу мне перегородил крупный мужчина в чёрном костюме. – Позвольте предложить вам более удобное место для просмотра спектакля.

– Что, простите? – я растерялась.

– Следуйте за мной.

Он развернулся и пошёл вперёд. А я почему-то поплелась за ним. Даже не знаю, что послужило тому причиной. То ли желание посмотреть «Щелкунчика» с более удобного места. То ли любопытство, где это удобное место может находиться. Кто, вообще, этот здоровяк в чёрном? И самое главное, кто его послал?

Хотя ответ на последний вопрос я, кажется, могла угадать…

Мужчина провёл меня по кругу, обходя толпу собравшихся в вестибюле зрителей. Я уже точно знала, куда он меня ведёт. Сердце часто забилось.

Мы двигались к ложам амфитеатра с правой стороны от сцены. Значит, он ждал меня, хотел меня видеть.

Наверное, мне стоило развернуться и уйти. Вернуться домой и позвонить Максу, узнать, как дела у его мамы. Но в тот момент о Грушевском я думала менее всего. Хотя самые разные мысли бурным потоком кружились у меня в голове.

Чёрный костюм остановился у двери и обернулся на меня. Я почувствовала, как вспотели ладони. И с трудом удержалась от того, чтобы не вытереть их о платье.

Стоп, Надя! Держи себя в руках. Не знаю, зачем ты здесь, но раз уж пришла, веди себя достойно.

Костюм открыл дверь и отошёл в сторону. Я оказалась одна перед входом в тёмный зев ложи, где ожидал меня Лев. Вот точно – лев в пещере. А кто я? Косуля, которой он сегодня поужинает? Зачем вообще туда иду? Я не понимала саму себя. Словно какая-то невидимая сила тянула меня внутрь, к затаившемуся хищнику. Может, это какой-то гипноз? Наваждение? Мазохизм?

Сердце колотилось как сумасшедшее, грозя вот-вот выскочить из груди. Рот превратился в выжженную пустыню, и я сглотнула сухую слюну.

Замерла в нерешительности на пороге.

Мне нужно было сделать всего лишь шаг. Вперёд или назад. Войти в клетку со львом, где я не знала, что меня ожидает. Или вернуться домой в безопасность собственного одиночества. Почему-то, даже сейчас, дав Максу согласие, я не воспринимала его всерьёз.

Не знаю, на что решилась бы в итоге. Но в момент, когда напряжение внутри меня уже достигло своего апогея, Лев вышел мне на встречу.

Он молча смотрел мне в глаза, и в его серьёзном, сосредоточенном взгляде я видела многое. Обещание горячих ночей, страсть, эмоции и собственные слёзы.

Я чувствовала, нет, была уверена, что этот мужчина заставит меня страдать. Но, словно мотылёк, летящий на жар огня, не могла остановиться. Чтобы, подумав хорошенько, принять правильное решение.

Лев, не разрывая зрительного контакта, протянул мне руку в белой перчатке. И я, лишь мгновение промедлив, приняла её, ощутив тепло его ладони сквозь гладь атласа.

Он потянул меня к себе, одновременно отступая назад, вглубь ложи. А я послушно шла за ним, ощущая себя ягнёнком, которого ведут на заклание. Но не в силах противиться разгорающемуся внутри меня пожару, в огне которого наверняка я и сгорю.

32. Лев

Она заметила меня!

Несколько долгих мгновений мы смотрели друг на друга, разделённые лишь пространством над зрительным залом. Затем она опустила бинокль и отвернулась, глядя прямо перед собой.

Я видел, как Максим Грушевский убрал телефон в сторону и посмотрел на Надежду. Не слышал, о чём они говорили, но заметил, как девушка покачала головой. После чего её спутник вернулся к телефону.

Я опустил бинокль.

Всё бесполезно. Я проиграл, даже не начиная борьбы. У неё уже был роман с Грушевским несколько лет назад. Возможно, у Надежды остались к нему чувства.

Хотя сам Грушевский вряд ли их разделял, поскольку только вчера он занимался сексом с другой женщиной. Я пока не выяснил, кто она. Но после оперы как раз собирался этим заняться.

Вряд ли я останусь на «Щелкунчика». Не выдержу ещё два часа рядом с этой парочкой. Впрочем, Надежда не казалась счастливой. К тому же, она была потрясена, увидев меня. Но вот ненависти или отвращения на её лице я не заметил, хотя вглядывался весьма пристально. Был ли у меня ещё шанс? Я не знал.

Действо на сцене потеряло былую привлекательность. Я уже не следил за сюжетом и не слушал голоса солистов.

Бинокль постоянно держал в руках. И всё, что было нужно,