Обреченный на смерть - Герман Иванович Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Деньги все вернешь, за полмиллиона десять кораблей построить можно, — царь хрипло дышал. Ухватив Меншикова за расшитый золотыми позументами кафтан, сильным рывком поставил того на ноги. Однако хитрец демонстрировал полную потерю сил и сознания, так что Петру Алексеевичу пришлось встряхнуть жертву экзекуции.
— Да полно тебе, бил я тебя вполсилы.
— Прости, мин херц, сам не знаю, как так вышло!
Князь шмыгал носом, и со слезами на глазах утирал кровь кружевными манжетами, привезенными за умопомрачительные деньги из Брабанта. Дело выгорело, а треть отдать можно легко, да еще потом пару сотен тысяч вытащить обратно — дело привычное.
— Правда ли, Алексаша, что моя Катерина к Виллиму Монсу неровно дышит и подарками балует своего полюбовничка?! И что «Шишечка» плод их греховной связи?!
Меншиков взмок разом до цыганского пота, фаворит почувствовал, что пол проваливается у него под ногами, настолько неожиданно был задан этот страшный вопрос.
Лучше бы «сердечный друг» истоптал его своими башмаками, избил тростью без всякой жалости еще хоть три раза. Но сейчас, смотря в безумно страшные глаза Петра, солгать он не смог, как и ответить правды, о которой давно догадывался, ибо мальчишка был со светлыми волосами, как брат Анны Монс, первой любовницы юного тогда Петра.
— Не знаю, мин херц, ей-Богу, не знаю…
Хрип Меншикова был едва слышен, но царь неожиданно успокоился, тряхнул своими черными, крыла ворона, волнистыми волосами. Петр Алексеевич выпустил ткань мундира, оборвав золотую мишуру с него. И отошел к поставцу с трубками, уже набитыми табаком. Неторопливо закурил от свечи, пыхнул клубом сизого дыма, и положил свою ладонь на письмо, что лежало на крышке небольшого ларца.
Меншиков, в груди которого сперло дыхание, стоял ни жив, ни мертв. Чухонская девка Марта Скавронская одурманила Петра, она единственная могла его успокоить, не дать случиться страшному припадку. Просто прижимала его голову к своей груди и сидела так часами, пока царь спал в ее объятиях. Зато вставал «мин херц» уже добрый и веселый, и можно было не опасаться, что разразится гроза, и полетят под топором палача виновные и невиновные головы.
Александр Данилович в свое время сам «отведал» ее прелестей, а потом в расчете подложил ее под Петра Алексеевича во время очередной попойки. Но кто мог знать, что царь «западет» на распутницу, и она будет его венчанной женой, став Екатериной Алексеевной.
Ее крестный отец царевич Алексей, которого женщина люто ненавидит, и желает погубить, чтобы очистить дорого к престолу для своего сына Петра, которого царь с любовью называл «шишечкой». А если выяснится, что ребенок не от царя, то последствия будут ужасные. Да и сам Меншиков лишится покровительницы — не раз и не два Като буквально спасала его от участи калеки. Особенно когда Петр Алексеевич зверел, жестоко избивая «светлейшего князя», царица вбегала в комнату и мольбами с ласкою заставляла разошедшегося царя прекращать экзекуцию.
— Иди, Сашка, деньги вернешь! И никому ни слова — сам разберусь!
Глава 7
— Наслали на царя порчу сильную, такую же, как на меня десять дней тому назад. Никита Васильевич подтвердит — лежал пластом трое суток, как оправился — и не знаю. Память отшибло напрочь, сейчас потихоньку возвращаться стала, и то благодаря кресту нательному, что от патриарха Андриана достался с благословением.
Алексей говорил неторопливо, негромким и спокойным голосом, выдавая свою версию всего произошедшего с ним. Ее требовалось накрепко запомнить, а для этого нет ничего лучшего, чем апробирование с постоянным потом повторением. Первыми его слушателями оказались два десятка взрослых жителей маленького сельца, затерянного в глухих дебрях неподалеку от древнерусского града Торопца.
Именно на них он решил провести первичный опыт и приобрести уже себе верноподданных, которые будут служить преданно, и не побоятся репрессий со стороны властей. А для того нужно было подвести мощную политическую подоплеку, с такой идеологической составляющей, что позволит вербовать сторонников и адептов тысячами.
— Так и было, — поддакнул капитан. — Лежал надежа-государь бездыханный, члены все холодными были, только ладонь на кресте лежала. Опоил его холоп царский Петька Толстой, что царевну Софью предал, по наущению Меншикова и зловредной мачехи.
— Так и было. Но сказ мой об ином. Батюшка мой удалился с посольством в земли иноземные — а там его опоили зельем сатанинским, и вернулся он совсем иной, будто подмененный. И первым делом стал бороды брить всем подряд, а кто не хотел, так насильно власы состригал ножницами овечьими. Кто ныне хочет бороды носить, как вера православная завещает, то обязан знак особый купить и носить его на шее. Кто-нибудь из вас зрел такой знак на православных?
— Это так, государь, сам видел!
— И я в Торопце зрел — многие ходят купцы с таким.
— Верно — и в Петербурге есть.
Крестьяне из бывалых заметно оживились, Алексей им тут не только не препятствовал, подбадривал, ибо понимал, что для сплочения нужно не давать директивы в приказном порядке, а взращивать единомышленников.
Для этого ему нужно было учиться — так что царевич сейчас рассчитывал получить бесценный опыт публичных выступлений, оказавшись перед невзыскательными слушателями.
— Я был совсем маленьким, когда его гвардейцы вырвали меня из рук матушки и отдали сестре отца, царевне Натальи — тетка злая была, ругала меня постоянно, а люди ее шпыняли. Матушку мою законную царицу Евдокию Федоровну посадили в сани и увезли в монастырь, где заставили под угрозой казни принять постриг.
Заступился за нее патриарх Адриан — только владыку лаяли и срамили, бесчестили громогласно. От обид многих он вскоре скончался, а нового патриарха царь запретил выбирать — принялся окаянствовать дальше, веру нашу православную угнетая, и бесовские порядки из иноземных земель привезенные, силою насаждать.
— Оно так и есть, православные!
— Верно!
Прокатившийся гул свидетельствовал, что все с живым участием примерили на себе новые реалии — и они пришлись не по вкусу. Так что царевичу внимали с искренним участием, ведь то, что он говорил, являлось тем, что сами зрели собственными глазами.
— Мачеха моя, жена царя Петра, смерти моей жаждет, как и людишки, что богатств алчут, народ православный в тягостях