Быть балериной. Частная жизнь танцовщиц Императорского театра - Юлия Андреева

Матильда Кшесинская на отдыхе. 1900-е гг.

«Это известие повергло моих раненых и весь персонал служащих лазарета в полное уныние, но для меня принять это решение было еще грустнее, так как я всю душу вложила в это дело. Самым тяжелым моментом было закрытие лазарета. По этому случаю отслужили молебен, и все плакали, почти два года существовал лазарет, за это время весь персонал тесно сроднился, и расставаться было тяжело. После молебна я в последний раз обошла все палаты, чтобы проститься с ранеными, которые в этот же день покидали мой лазарет, их переводили в другие. За мною шли все служащие. Старший санитар Шабанов в каждой палате обращался к раненым со словами: “Ну, братцы, я начинаю, а вы за мною” – и, становясь на колени, клал мне земные поклоны. Все раненые следовали его примеру, становились кто как мог на колени, с костылями и повязками, и с трудом, но клали мне земные поклоны. И это повторялось в каждой палате. Это так запечатлелось в моей памяти, что и теперь, когда я хочу всем предложить что-либо сделать, то я говорю: “Я начинаю, а вы все за мною”. По окончании молебна всех раненых развезли по разным лазаретам, но это не порвало моей связи с ними. От многих я получала потом благодарственные письма».

В 1917 году проходил бенефис хора театра. Для него выбрали оперу «Фенелла», на роль Немой была приглашена Кшесинская, которая готовилась к этой постановке под руководством Фокина. Считалось что «Фенелла» проклята и играть ее нельзя, но Кшесинская не могла отказать актерам, так как, опять же, ее участие в спектакле гарантировало сборы. Премьера состоялась 17 января, на сцене бушевала революция, горели дворцы, падали раненые и убитые. Буквально через месяц проклятый спектакль воплотился в жизни. Произошла февральская революция.

23 февраля Кшесинская находилась у себя дома, когда пришло сообщение, что по Большой Дворянской улице движется несметная толпа. Начались уличные выступления. «Первые три дня была еще надежда, что все уладится и успокоится, и 25 февраля я даже рискнула поехать в Александринский театр на бенефис Юрьева[181], давали “Маскарад” Лермонтова в постановке Мейерхольда. Улицы были спокойны, и я проехала туда и назад благополучно».

На следующий день генерал Галле сообщил нашей героине, чтобы она как можно скорее покинула город, забрав с собой все самое ценное. Хорошо сказать – спасать все самое ценное, да трудно сделать. Как бы она повезла через охваченный восстанием город драгоценности, картины, дорогую мебель, свой гардероб, наконец?! Крупные бриллиантовые вещи хранились у Фаберже, но мелких было невероятное количество. На следующий день Матильда уложила все драгоценности в ручной саквояж и, забрав сына, его воспитателя и фоксика Джиби покинула дом. «Мы все бросились на квартиру Юрьева, который жил недалеко от меня, в самом начале Каменноостровского проспекта, в доме Лидваля. Его квартира находилась на пятом этаже, на самом верху дома, три дня мы провели у него, не раздеваясь. Поминутно врывалась толпа вооруженных солдат, которые через квартиру Юрьева вылезали на крышу дома в поисках пулеметов. Солдаты нам угрожали, что мы все головою ответим, если на крыше найдут пулеметы. С окон квартиры пришлось убрать все крупные вещи, которые с улицы толпа принимала за пулеметы и угрожала открыть огонь по окнам.

Мы все время сидели в проходном коридоре, где не было окон, чтобы шальная пуля не попала в кого-нибудь из нас. Все эти дни еду нам приносили из моего дома мои люди, которые остались мне верны до конца».

В ее же доме пировала ворвавшаяся туда банда. Развеселые захватчики пили шампанское великого князя, валялись на шелковых простынях его любимой женщины, били флаконы с духами о край раковины, оба автомобиля Кшесинской были тут же реквизированы.

На третий день Матильду нашел брат и забрал ее и племянника к себе на квартиру, где было спокойнее. С собой измученная Матильда взяла лишь собачку. Все ее драгоценности остались у Юрьева, так как если бы их задержали и обнаружили такие ценности, скорее всего, одним только грабежом дело бы не закончилось.

До Литейного пришлось идти пешком, так как не было возможности нанять извозчика.

Было понятно, что революционные бандиты будут искать Вову как сына великого князя; кстати, начиная с самого рождения мальчика ходили упорные слухи, будто бы он сын царя.

Каждый день кого-нибудь обыскивали, арестовывали, увозили куда-то, откуда не было возврата. Государь отрекся от престола, 2 (15) марта сначала он хотел отречься в пользу своего наследника, цесаревича Алексея, при регентстве великого князя Михаила Александровича[182]. Но затем в течение дня царь принял решение отречься также и за наследника. Манифест об отречении заканчивался словами: «…в согласии с Государственной Думой признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым Сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше Брату Нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем Его на вступление на Престол Государства Российского».

Из телеграммы Николая II от 3 марта 1917 г. Петроград.

«Его Императорскому Величеству Михаилу Второму. События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя, и что не успел предупредить. Остаюсь навсегда верным и преданным братом. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине. Ники».

Несколько часов подержав престол в своих руках, так же отрекся и великий князь Михаил Александрович. Было сформировано Временное правительство…

«Еще в первые дни, когда я жила у брата, мой дворник позвонил ко мне, чтобы предупредить, что мой дом начали разграблять. Опасаясь лично ехать в свой дом, я попросила сестру и П.Н. Владимирова[183] туда съездить и узнать, в чем дело. Когда они позвонили у парадной двери, то ее открыл им какой-то разнузданный на вид солдат с винтовкою в руках. Он их попросил в дежурную комнату, пригласил сесть и спросил, в чем их дело. Сестра ему объяснила, что было получено сообщение, что имущество в доме разграбляют. Он ответил, что не знает, в чем дело, так как он думает, что все на месте, и пригласил сестру и Владимирова в столовую, где на полках стояли еще золотые чарки. Кажется, из разговора с этим солдатом выяснилось, что действительно какие-то ящики городская милиция вывезла в дом градоначальника. Тогда Владимиров тут же позвонил градоначальнику, объяснил ему, в чем дело, и он попросил мою сестру к нему заехать. Владимиров из моего дома прямо поехал в Аквариум[184] выяснить какой-то вопрос относительно моих вещей, а сестра села на проезжавшие дровни и стоя доехала на них до градоначальства. Новый градоначальник любезно ее принял в своем кабинете, внимательно выслушал, а потом, открыв ящик своего письменного стола, вынул оттуда мой золотой венок, подарок балетоманов. «Вы знаете эту вещь?» – спросил он сестру. Она, конечно, сейчас же его узнала. Пройдя в соседнюю комнату, он показал на груду ящиков, которые были вывезены из моего дома. Сестра объяснила градоначальнику, что оставшийся при доме дворник сообщил, что дом начали разграблять, на что он ответил, что примет соответствующие меры, чтобы спасти оставшееся еще имущество, но это в конце концов не было сделано. (…) Золотой венок и ящики с серебром мне потом вернули из градоначальства. Венок я сдала на хранение в Общество взаимного кредита вместе с некоторыми другими вещами, которые Арнольд успел спасти из моего дома. Одиннадцать же ящиков я сдала на хранение в Азовско-Донской банк, директором которого был Каминка, мой большой друг и сосед по имению в Стрельне. У меня до сих пор хранится расписка банка в принятии на хранение этих ящиков. Когда я здесь, в эмиграции, встретила Каминку, он мне сказал, что мои ящики так хорошо запрятаны, что их никогда не найдут. Он даже тогда выражал надежду, что их скоро мне вернут.