Любовь по Цикенбауму - Игорь Соколов

Я хотел сказать Цикенбауму что-то умное, но заслышав его животное урчание, понял, что он все-равно ничего не поймет, и поэтому сказал Стелле: Я знаю, почему ты смеешься, глядя на них! И почему? – спросила она, покраснев до ушей…

– Потому что тебе стыдно, дорогая моя! – А вот и нет! – заспорила моя драгоценная половина… Когда мне надоело с ней спорить, я затащил ее в кусты и там тоже до вечера совокуплялся с нею… Нам было так хорошо, что мы кричали вместе хором, и каждый раз чувствуя, как Бог заполняет нас волшебным светом всей вселенной…

Вечером я, Цикенбаум, его студентка и моя Стелла молча пили водку и ели шашлыки…

Профессор Цикенбаум глядел на костер, его студентка на звезды с луною в небе, а мы со Стеллой глядели друг на друга, потом на них, потом на костер и тут же на небо, и тихо смеялись, даже не понимая отчего…

– Вы смеетесь, потому что вам хорошо, – неожиданно заметил Цикенбаум…

И после его слов нам стало как-то странно грустно…

– А теперь вам стыдно! – прокомментировал наше грустное молчание профессор…

– И чего ты до них доебался? – спросила Цикенбаума студентка, отчего он тут же ее поцеловал в губы и они дружно упали с поваленной березы, на которой сидели, в траву…

Мы со Стеллой зашли в реку… В ночной темной воде было чудно и тепло… Мы поцеловались, и я тут же проник в нее, а она заплакала…

Я целовал ее, а она плакала, а потом вскрикнула и затихла…

Потом мы снова все вместе сидели у костра и пили водку, уже закусывая ее молодыми листочками липы…

И тогда Цикебаум спросил всех нас: А вам не кажется, други мои, что вечность все время повторяется в своем движении и в своих образах?

– А я думала, ее Бог на х*р накручивает и повторяет без конца! – засмеялась студентка, но мы со Стеллой грустно промолчали…

Лишь только под утро, когда профессор Цикенбаум захрапел, а студентка застонала во сне, мы со Стеллой опять зашли в реку, и в лучах рассвета просто сказочно совокупились! Вот-с!…

Ночь, Тишина. Я и Цикенбаум пьем водку, снова посиживая у Оки. У ног Цикебаума лежит и слабо постанывает спящая студентка, которая руками обнимает во сне его туфли.

Туфли Цикенбаума ярко блестят от лунного света.

– Хороший вы, человек, Арнольд Давыдыч! – хлопаю я его по плечу…

– Да и ты тоже вроде ничего, – шепчет, зевая, профессор Цикенбаум…

– А вы ей пятерку поставили?

– Нет, зачет!

– И что же она с вами из-за отметки так напилась?

– Нет, по существу она напилась, потому что влюбилась!

– И почему, вас так все любят, Арнольд Давыдыч?

– А шут его знает, – Цикенбаум отпил из бутылки несколько глотков водки и передал ее мне…

– Жизнь идет, Арнольд Давыдыч, а мы остаемся все такими же, а почему?! – вздыхаю я, отпив тоже из бутылки холодной водки…

– Наверное потому что у Бога все расписано на тыщу лет вперед, а еще потому что все написано одним и тем же подчерком, – улыбается Цикенбаум…

Я тоже неожиданно радуюсь и обнимаю, и очень хорошо понимаю Цикенбаума…

Студентка проснулась и привстав на коленях, целует Цикенбаума в шею, нисколько не смущаясь меня и своего голого тела…

Я грустно вздыхаю… Моя Стелла тоже лежит возле моих ног, но она одета… Ее страсть немного утихомирили годы нашего совместного существования…

А у Цикенбаума постоянно новые юные создания…

Но я ему не завидую… Я чувствую, как он устал и немного постарел… Он еще хочет казаться себе молодым, и я ему, разумеется, в этом легко подыгрываю…

Неожиданно Цикенбаум предлагает целующей его шею студентки выйти за него замуж и она также неожиданно соглашается… Стелла просыпается и мы все вместе пьем водку и радуемся за Цикенбаума и Варю – ее новоиспеченную невесту…

Мы выпиваем водку и поем хором русскую народную песню «Калинка», и под нее Цикенбаум танцует у костра с голой Варей…

Утром, когда мы все проснемся и придем в себя, всем будет очень стыдно, но сейчас всем весело и хорошо, почти также хорошо, как перед концом света, которого мы все никак не дождемся! Вот-с!

Профессор Цикенбаум молча поцеловал Стеллу и нахально поглядел на меня. Мы сидели у костра на берегу Оки и жарили пойманную щуку на железной сетке.

Я вежливо оттолкнул Цикенбаума от Стеллы и сам принялся целовать свою возлюбленную.

Мы были немного пьяны, а потому немного абсурдны.

Цикенбаум охотно делился с юными студентками своими мыслями о защите чувств, особенно очень сильно верующих, то есть немного больных верой в Бога и в бессмертие.

Цикенбаум и себя считал больным, и меня, и Стеллу, и всех лежащих возле него обнаженных студенток.

Всем им хотелось дотянуться до Цикенбаума, поцеловать, а потом оседлать и съесть его всего целиком, и только моя благовоспитанная Стелла желала быть со мной. Да и сам профессор поцеловал ее по ошибке, потому что она сидела между ним и мной со множеством потных, смеющихся, пьяных студенток. Они все страшно вожделели его, и Цикенбаум весьма охотно откликался на их прикосновения, молотя часто свою философскую духовную муру.

Со стороны казалось, что с ее помощью он всем заговаривает зубы, чтоб самому поживиться этими наивными юными душами и телами… Мы со Стеллой отползли в густые заросли дикой малины и тут же соединились в страстном порыве. Арнольд Давыдыч охал где-то неподалеку.

От его громкого оханья в нас просыпалась еще боле сильная страсть, которая закрывала нам глаза и вела все ощущения в одну бесконечную светящуюся и разлетающуюся точку вечного хаоса, из которой мы, собственно говоря, и произошли, чтобы опять оказаться в ней, в этой самой точке…

Именно этой точке вечного хаоса и посвятил свою последнюю научную работу профессор Цикенбаум, и теперь мы, благодаря этой работе, могли осознать и ощутить ее в себе, в своих страстных и в слитых воедино телах…

– Это та самая точка! – прокричала Стелла, уловил бурю нарастающего чувства… Чувство возникало так сильно, что его нельзя было осмыслить и описать… И как это удавалось безумному профессору, это для нас оставалось одной из загадок нашего не вполне полноценного существования! … Вот-с!…

Шел дождь. Я сидел на камне и думал.

Физически – я весь промок – метафизически я горел.

Среди облаков летали ангелы – и Бог – на них хитро поглядывал – было – ощущалось странное равновесие.

Оно было – и во мне. Я знал – что Бог видел мои рисунки на песке из камней – и уже разгадал все мои символы.