Петля - Роман Сенчин

– А так, можно подумать, меньше будет спиваться. Давно всем известно, чем можно покупное заменить.

– К тому же в любом ларьке продают, – добавил мой тёзка. – Но хочется цивилизованно. – Несмотря на удары судьбы, в нем сохранялся интеллигент и отличник Кызылского пединститута.

Мы ехали из городка под названием Чадан на западе Тувы к стоянке археологической экспедиции на речке Эрбек. Если б не водка, можно было не заезжать в Кызыл, свернуть перед ним, пересечь Енисей по ближайшему мосту и уйти влево, снова на запад. Но с пустыми руками являться к археологам – проявить дикое, демонстративное неуважение. Пришлось увеличить крюк на несколько километров.

На самом деле пить мне последние недели не очень-то и хотелось. Я был счастлив, и главное – а такое бывает очень редко – ощущал, что я счастлив. В реальном времени.

Конечно, ожидал, что вот сейчас что-то случится, и это ощущение кончится, сменится неприятностями, а то и бедой. Но оно не кончалось.

Я приехал в Сибирь с младшей дочкой Лерой, приехал надолго – на полтора месяца. Мы пожили в деревне у моих родителей, попутешествовали по югу Красноярского края, много чего увидели, а потом отправились сюда, в мою родную Туву.

Лере недавно исполнилось одиннадцать, и она быстро становилась не ребёнком, беспомощным и требующим постоянного пригляда и заботы, а другом. Именно в те полтора месяца мы и сдружились.

Она с детства говорила о народных людях, о том, что все должны жить в своих домах с огородом и садом, собирать в лесу грибы и ягоды, топить печку заготовленными дровами. Я думал, что у неё, москвички, это книжное – или пусть инстинктивное, переданное с какими-то генами, – но всё же непрочное, способное погибнуть от первого же комариного укуса или прилипшей к лицу паутины.

Я ошибся: Лера старательно училась отличать сорняки от культурных растений, с увлечением собирала клубнику-викторию, стойко терпела нападения комаров и оводов, бродила со мной по сосновому бору, вечерами сидела, закутавшись в бабушкину куртку, на берегу пруда, наблюдая, как я рыбачу. Её не приводил в ужас сортир вместо унитаза, она не хныкала, что нужно умываться не под краном, а при помощи рукомойника…

Мы трое суток провели на музыкальном фестивале под Чаданом. Спали в палатке под высоченными и прямыми лиственницами – казалось, одной хватит на целый венец крестовой избы, – ели разогретую у костра тушёнку из банок, утром ходили на быструю, прозрачную реку чистить зубы, и я видел, что ей нравится такая первобытность: стоять на плоском камне, нагибаться, подхватывать горстями воду, брызгать в рот, на лицо, растирать ею шею. Сушиться под солнцем.

Она копировала движения и повадки матёрых хиппарей и автостопщиков, улыбалась мне радостной, но уже не детской, а почти взрослой улыбкой…

На фестивале наша группа выступила два раза. Один раз в отборочном раунде, второй – на гран-при. Лера стояла под сценой и смотрела на меня с гордостью: вот, это мой папа, это он смело поёт: «Если ты не слякоть – защищайся, если ты не слякоть – нападай». Нам присудили первое место в странной номинации «За самый страстный треш», и Лера пожала музыкантам и мне, вокалисту, руки:

– Поздравляю. Это было круто. – Не как старшим пожала, а как ровне.

Группа наша существовала одновременно и три месяца, и почти четверть века.

Летом девяносто второго мы с Ромой, тем, что сейчас подгонял Белого, и ещё одним парнем, Сашей, решили, что существующие рок-группы стали играть какую-то лажу, и взялись возрождать настоящее. Позже к нам присоединились ещё ребята. Записывали жуткого качества, но искренние альбомы на плёнку, иногда давали концерты.

В конце девяносто третьего наша семья переехала из Тувы в Красноярский край, вслед за нами там оказались Саша и Рома. Но малая родина отпускала долго: много времени мы проводили в Кызыле, продолжали записываться и выступать; на некоторое время к нам присоединился и светловолосый школьник Лёха Рябенко с незатейливым погонялом Белый.

В девяносто шестом я поступил в Литературный институт, группа окончательно распалась. В Москве, в Питере, где частенько бывал, я знакомился с музыкантами, некоторым нравились мои тексты, и возникали недолговечные коллективы, оставлявшие два-три альбома, – качество благодаря цифровым технологиям улучшалось, – афишки и фотки с концертов.

Каждое лето, а то и несколько раз в году, я навещал родителей, бывал и в ближайших к их деревне городах Минусинске и Абакане. В апреле две тысячи шестнадцатого, того года, когда происходит действие рассказа, встретил в Минусинске старого, из девяностых, приятеля Дениса Львова – Лёвыча. Случайно, на улице.

Я сказал, что живу в Москве, женат, дети, пишу книжки. Он в ответ сообщил, что работает в музыкальной школе, учит детей классической гитаре. Внешность у него была как раз для подобной специальности: невысокий, солидный, седой.

– Давай запишемся, – предложил я. У меня как раз было с десяток текстов, которые я давно хотел превратить в песни. Сам я этого сделать не могу – инструментами не владею.

– Можно, – пожал плечами Лёвыч; он вообще флегматик.

Тут же, на улице, стали вспоминать, кого из музыкантов можно найти в Минусинске или Абакане. Кто ещё не уехал, не умер… Лёвыч сказал, что знает телефон Ромы.

Позвонили. Рома жил в Абакане, собирался через несколько дней в археологическую экспедицию – он уже много лет копал с мая по сентябрь, на это в основном и жил оставшиеся полгода.

Сначала он удивился, даже не мог ничего ответить. Потом произнёс: «Конечно!..» Нашли барабанщика – музыкант тувинской группы «Ят-Ха» Женя Ткачёв как раз гостил у своих родителей в деревне под Минусинском. Согласился постучать.

Назначили число. Я поехал к родителям садить картошку и учить слова.

Когда говорят, что вот встречаются через много лет друзья, у которых раньше были общие интересы, занятия, а теперь им поговорить не о чем, я соглашаюсь, но добавляю: «Не разговаривать надо, а заняться тем, чем занимались».

Сошлись мы вечером возле музыкальной школы города Минусинска: с Ромой не виделись почти двадцать лет, с Женей Ткачёвым – года четыре, с Лёвычем тоже лет двадцать. Действительно, говорить нам было не о чем – поздоровались, покурили и пошли подключаться и настраивать инструменты.

Рома, волосатый, с бородой до пояса, приехал не один, а с Белым. Его я не видел с девяносто пятого. И вот интересно: как раз той весной я начал писать книгу о своём сверстнике, который не свалил из Тувы, подобно большинству русских, а упорно там живёт. Родители и сестра далеко, в другой стране, жёны разводятся и исчезают на просторах России, а он остаётся. Сам не зная почему. Чувствует какую-то смутную уверенность, что не должен покидать землю, на которой вырос.

И прототипом одного из персонажей – одноклассника главного героя книги – стал как раз Белый. Персонаж имел мало общего с реальным человеком, но тоже играл в рок-группе, был одарён природой светлыми волосами и носил такое же прозвище. И вот настоящий Белый вдруг объявился, будто притянутый моим текстом.