Сандаловое дерево - Элль Ньюмарк

Все восхищались Ганди, заставившим англичан уйти, но я втайне отдавала должное колонизаторам, сумевшим на столь длительное время утвердиться в этой стране конфликтующих табу, убийственной жары, средневековых княжеств и обилия смертельных болезней. Они создали копию Англии в одном из самых непонятных мест на земле, имея в своем распоряжении только мулов и твердую волю. Жизнь здесь была по-настоящему трудной, особенно для женщин. И кто мог найти тут счастье, за исключением разве что самых преданных строителей империи? В стойкости им не откажешь, но, как и все империалисты, они посеяли семена собственной гибели.

Все было слишком запутано, солнце припекало слишком сильно, и я слишком долго оставалась на открытом воздухе. Сумрачный интерьер и спокойное достоинство буддийского храма манили внутрь, и стоило только переступить порог, как на меня снизошло ощущение покоя. Здесь забывалось все: Уортингтоны, политика, даже Индия. В конце концов соблазн расслабиться превозмог осторожность. Я сбросила обувь у входа и осторожно проскользнула в храм, таща за собой машинку со спящим сыном.

1856

Из дневника Аделы Уинфилд.

Март 1856

Когда я сошла на берег в Калькутте, седые носильщики на пристани схватились со своими более молодыми конкурентами за право нести мои чемоданы. Они оттирали друг друга в сторону и тянули ко мне руки, успевая ткнуть соседа в спину острым локтем. Я никак не могла сообразить, сколько нужно заплатить и кого из них выбрать, все казались на одно лицо — смуглые, грязные от пыли, босые и шумные.

Из всего этого хаоса выбежал человек, державший в обеих руках ярко-оранжевую накидку. Когда он оказался ближе, я поняла, что это не накидка, а гирлянда из бархатцев; позже я узнала, что их продают для храмовых церемоний. Но с чего он решил, что я захочу купить гирлянду для храмовых подношений? Ах, это же Индия — вопросы, вопросы и никаких ответов. Я попятилась, немного испугавшись и этого незнакомца, и носильщиков, не зная, как от них отделаться.

Я оглядела бурлящую пристань, чувствуя, что начинаю паниковать, и вдруг заметила человека с табличкой, на которой от руки было написано мое имя. Лорд Чэдуик, несмотря на жару, остался в Калькутте по делам, как и большинство служащих Компании, и любезно прислал за мной своего слугу Касима, поручив забрать меня в порту и доставить в их дом на Гарден-Рич-роуд.

Касим немного меня напугал — высокий, смуглый, с гордой осанкой, в сверкающе-белом тюрбане и красном кушаке, обвязанном вокруг талии. Он показался мне воплощением всего того, что Фелисити рассказывала об этой невероятной стране. Исполненным благородства жестом он указал на ожидающий меня паланкин. Я забралась в сумрачное, занавешенное пространство, а Касим надежно пристегнул шторки внизу. После сумасшедшего солнца и суматошного водоворота пристани перед глазами поплыли круги. Я поморгала и огляделась. Внутри было сумрачно, повсюду лежали подушки.

В паланкине я оказалась словно взаперти, но идти пешком по этому кипучему, безумному городу не посмела бы ни за что. Я довольствовалась тем, что расстегнула несколько пуговиц и чуть отвернула занавеску, чтобы хоть через щелочку взглянуть на Калькутту.

Бесконечный поток людей, все с какой-то ношей на спине или голове; улица из хижин, лавчонок и жалких лачуг. Мы двигались мимо торговцев рыбой, фруктами, мимо башенок из плоских лепешек и еще многого такого, чему я и названия не знала. Торговцы, у которых не было палаток, сидели здесь же на корточках, держа в руках кошку или разговаривая с птичкой в бамбуковой клетке, а их товары лежали перед ними на больших кусках ткани.

Жара стояла такая, какой мне еще никогда не доводилось испытывать, воздух тяжелый и душный, почти осязаемый, — казалось, его можно взять в руку подобно мокрой губке. Капельки пота скатывались на верхнюю губу, скользили по спине, и белье приклеивалось к коже. Я промокнула лицо платком, твердо решив при первой же возможности купить веер.

Я высунула голову из паланкина не столько для того, чтобы глотнуть воздуха, сколько из любопытства, и тут обросший бородой старик с глубоко запавшими глазами и выдающимися скулами перехватил мой взгляд. Его одеяние и серьезное выражение лица напомнили мне образы пророков Ветхого Завета. Как только мой паланкин приблизился к тому месту, где он сидел скрестив ноги на земле, я заулыбалась, ответом мне стал тяжелый взгляд. Он держал корзину, из которой вдруг показалась голова королевской кобры, желто-черная, с широко раздвинутым чешуйчатым капюшоном и трепещущим раздвоенным языком. Я отпрянула с ужасом и любопытством, и тут старик улыбнулся.

Я отпустила занавеску, снова погрузившись в ограждающую темноту, и, прежде чем у меня вновь хватило духу выглянуть наружу, что-то неуловимо переменилось. Уличные шумы ослабели, и я испытала приятное облегчение, потому что мы теперь были в тени. Я выглянула и поразилась богатству Гарден-Рид-роуд. Дома напоминали самые внушительные образцы мировой архитектуры — Тадж-Махал, Парфенон, базилику Святого Петра. Соседство такой монументальности с запустением, которое я наблюдала еще несколько минут назад, поражало. Мне оставалось лишь вглядываться в величественные белые здания с благоговейным трепетом, чего, собственно, и ожидали создатели всего этого от меня, да и от всякого другого на моем месте.

Калькутта разделена на Белый город и Черный город, и мы, въехав в Белый, в конце концов остановились перед роскошным домом Чэдуиков. Я вылезла из паланкина грязная, запыленная и оказалась меж белоснежными колоннами и каскадами цветов. Лорд Чэдуик приветствовал меня в крытом портике словами: «Добро пожаловать на этот островок Англии в самом сердце Индии. Теперь вы опять среди цивилизованных людей». Он сообщил, что Фелисити вместе с матерью отбыла в Симлу более месяца тому назад.

Март 1856

Дом словно разбегается во всех направлениях. Высокие потолки не замкнуты; голые стропила накрыты широким белым полотном. В одном месте мне послышался шум над головой, и, посмотрев вверх, я увидела, как что-то поспешно убегает по ткани. Тут я начала понимать, что окружающая нас живность — от крошечного грызуна до огромного насекомого — может без труда пробраться сюда, а ткань всего лишь предохраняет от того, чтобы они не падали нам прямо на голову. Теперь я знаю, что так обычно и устроены все большие особняки в Калькутте. Поначалу мне казалось глупым так беспокоиться из-за каких-то муравьев или ночных бабочек, но насекомые здесь вовсе не того размера, что английские букашки. Однажды у себя в спальне я обнаружила жука размером с небольшое яблоко!

Полы здесь каменные, прохладные, а стены украшают головы убитых на охоте животных. Кругом полно прекрасной массивной мебели, столов с мраморными столешницами, заполненных цветами японских ваз. Все это так по-английски и вместе с тем — иначе.

В мой первый день в спальню с огромной кроватью под москитной сеткой меня сопровождали целая череда носильщиков и босоногая молодая женщина в белом сари. Я оглядела просторную комнату с высокими деревянными панелями и массивной дубовой альмирой. Я бы и не поняла, что нахожусь в Индии, если бы не стекавший по спине пот и москитная сетка. А еще женщина в белом сари, наполнявшая розовой водой латунный таз. Большой тростниковый веер — панке — поскрипывал вверх-вниз у меня над головой, перемешивая знойный воздух. Я проследила взглядом, куда идет веревка от опахала, и увидела маленького смуглого мальчика, сидевшего в углу комнаты. Потом я узнала, что в некоторых домах в стенах просверливают дыры, чтобы слуга мог управлять веером, находясь за пределами дома. Однако местные, те, кто прожил в Индии достаточно долго, настолько не стесняются своих слуг, сидящих здесь же в комнате, что обращают на них внимания не больше, чем на многочисленные стулья и скамеечки для ног. Темные фигуры бесшумно скользят вокруг, входят неожиданно и неслышно, но никто не замечает их.