Русская книжная культура на рубеже XIX-XX веков - Галина Аксенова

Затем – перед нами половцы, простершиеся по русской земле, «как барсово гнездо» (30); низвергшийся на нее Див (31), и Святослав в образе певца, орошающего слезами золотое свое слово к сыновьям, Игорю и Всеволоду (32); «О, диво ли, братья, и старому помолодеть! Когда сокол перелиняет, высоко он сбивает птиц».

Перелистываешь одну за другой цветистые, хитро орнаментованные виньетки Стеллецкого, и возникают перед нами фигуры князей, к которым обращается с увещанием старый великий князь Киевский: Рюрик и Давид, Осмомысл-Ярослав, Роман и Мстислав (35), галицкие князья Ольговичи (шлемы у них с фресок Федора Стратилата), «не худа гнезда шестокрильцы» – Ингварь и Всеволод, и все три Мстиславича, а за ними – мертвый Изяслав, сын Васильков («дружину твою, князь, птицы крылами покрыли, а звери кровь полизали» (37) под багряными щитами на кровавой траве, и «приуныли песни, поникло веселие, трубят трубы городенские» (38).

И вот «на седьмом веке Трояновом бросил жребий Всеслав о деве ему милой, сжал он бедрами коня, поскакал к городу Киеву и коснулся копьем золотого престола Киевского (39)… и помчался волком на Немигу… А на Немиге-реке не снопы стелют – головы; молотят цепами булатными, а на току кладут жизнь, веют душу от тела» (40).

Подробность: эти цепы, молотящие головы, Стеллецкий нашел, – как он сам говорил мне, – в какой-то древней испанской рукописи, и пришелся испанский цеп к «Слову», как нельзя лучше. Надо ли повторять, что не в документальной точности прелесть этих столь русских иллюстраций, а в духе таланта, веющем «где хочет».

Двадцать лет назад, когда я любовался ярко запоминавшимися мне гуашами Стеллецкого, не все листы были доведены до полного завершения. Некоторые, относящиеся к концу поэмы, были только намечены, другие нуждались еще в отделке. Кое-что художник и перерисовал впоследствии. Но это несущественно. Уже тогда вся серия была налицо, все иллюстрации жили даже в тех случаях (их было немного), когда судить о замысле можно было лишь по контуру… Стоит взглянуть на заметки, в свое время сделанные мною в записной книжке, и сразу оживают в памяти и заключительные листы, – среди них были, когда я их рассматривал, и только намеченные…

Сколько волчьей стремительности в Хорее, которому зловещий волк-Всеслав «путь перескакивал» (40); как поэтически выразительна плачущая Ярославна, что собирается лететь «зигзицею по Дунаю» (42), и заклинает ветер, одетая в столу (по Ярославскому сборнику) (43), и обращается к Днепру (44) и к солнцу «светлому, пресветлому» (45), в то время, как Игорь в плену «спит… и бодрствует, и мыслью поля мерит от великого Дона и малого Донца», в ожидании верного коня (46).

Потом с увлечением показывает художник, как «Игорь князь поскакал горностаем к тростнику и поплыл белым гоголем по воде» (47), и как беседовал он с Донцом (48) и говорил Донцу о горе Ростиславовой матери: «уныли цвета от жалости, деревья с печалью к воде наклонились» (49). Наконец, мы видим и преследователей Игоря – Гза с Кончаком: «Тогда вороны не каркали, галки умолкли… Дятлы своим стуком указывали путь к реке»… (50). «И сказал Гза Кончаку: когда сокол летит к гнезду, то соколенка мы расстреляем своими золочеными стрелами» (51).

Три последних листа посвящены славе вернувшегося из плена Игоря. «Сказал Боян и о године Святославовой – он же песнотворец старого времени»… (52). «Светит солнце на небе, Игорь княжит на Русской земле. Поют девы на Дунае; несутся песни через моря и поля. Едет Игорь к святой Богородице Пирогощей»… (53).

Апофеозом, в радостных светлых тонах, кончается «Слово о полку Игореве» Стеллецкого: «Слава Игорю Святославичу, Буй-Туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу… Слава князьям и дружине!»[230].

За долгие годы эмиграции Стеллецкий создал более 50 новых миниатюр-иллюстраций, страничных и маргинальных. Он досконально продумал заставки и концовки, выполненные в виде животного и растительного декоративно-стилизованного орнамента, близкие первому варианту. Мечтая об издании книги с созданными миниатюрами, художник много размышлял над шрифтом будущего печатного издания. Но этому замыслу не было суждено осуществиться.

Помимо трех больших работ: списка «Домостроя» и двух списков «Слова о полку Игореве», в наследии Стеллецкого сохранились еще две лицевые рукописные книги. Это две шутливые работы с цветными миниатюрами-иллюстрациями, стилизованные под лицевые рукописи XVII в.

В июне 1911 г. Стеллецкий совместно с В. А. Комаровским создали и отправили И. С. Остроухову письмо-челобитную, написанное стилизованной скорописью[231].

В воспоминаниях певицы и актрисы Т. М. Девель содержится информация еще об одной, хранящейся у нее, работе Стеллецкого: «…он давал о себе знать в размалеванных под XVII век свитках. У меня сохранился лишь один из них. В заставке изображен юноша, блуждающий в лесу по сугробам чисто белого снега. А в тексте, между прочим сказано: «Катаюсь въ саняхъ, читаю Данте, который мне очень по душе»[232].

В Париже 1 января 1918 г. художник создал небольшую книжицу «Песня»[233], посвященную Наталье Владимировне Трухановой (Игнатьевой). «Песня» – это веселый рассказ о том, как муж проиграл жене в карты золотой перстенек. Текст былины Стеллецкий написал стилизованными полууставом и скорописью, слегка напоминающими настоящие древнерусские полуустав и скоропись. Миниатюры, написанные акварелью, повествуют об этих забавных событиях и убеждают читателя в важности происходящего. Композиции исполнены в традициях XVII в. прозрачными акварельными красками. Создается впечатление, что герои дышат и живут в пространстве книги в уютном мире спокойной и убаюкивающей древней Руси. Шесть несшитых листов текста былины и миниатюр художник одел в картон, покрытый пергаменом, закрепил завязки. В конце сделал запись о месте, времени написания книжицы и указал ее автора. В этой работе художника ярко проявилась «легкость» в обращении с древней культурой, оживающей под его рукой в современном рациональном мире.

Орнаментику рукописной книги, традиции книгописной орнаментации Стеллецкий пытался перенести в печатную журнальную графику. Для журналов «Адская почта» и «Жупел» он выполнил обложку и заставки, а также одну из иллюстраций. В графике, базировавшейся на древнерусские традиции, он стремился к предельной лаконичности и экспрессии формы, в которой живое наблюдение реальности обобщено и деформировано в аллегорических и фантастических формах. О. И. Подобедова отметила, что художник «в сатирических журналах «Жупел» и «Адская почта» сумел придать орнаментально-декоративным сюжетным заставкам исключительную емкость, насытил их предельно острым содержанием и дал толчок к развитию элементов книжного убранства, несущего концентрированную смысловую и идейную нагрузку»[234]. Участвовал художник в создании «Невского альманаха»[235].