Юрий Гагарин - Лев Данилкин

Я немного расшифрую написанное. Дело в том, что Юрию Гагарину трудно давались полеты. И как на учебном самолете, так и на боевом самолете у Колосова. Самое страшное — это высокий профиль посадки. А посадка — это основной элемент для летчика. Вот здесь Иван Михеич пишет, что причиной этого является малый рост Юрия. Да вы знаете, я скажу не совсем так. Я еще меньше ростом Юрия Гагарина на два-три сантиметра, может, я уже имел опыт какой-то: у меня полеты были с хорошим и отличным качеством, особенно посадка. Здесь дело в другом. Гагарин имел налет по сравнению с другими курсантами в два раза меньше на учебных самолетах. Поэтому опыта было меньше и труднее давались полеты и особенно основные элементы: взлет, расчет, посадка. Со временем он придет к успеху, когда дальше будет летать, когда будет больше опыта, практики. И второе, Иван Михеич подчеркивает, что трижды проверял его и был материал предоставлен на отчисление. Я беседовал с командиром полка, с бывшим заместителем командира полка недавно, будучи в Оренбурге. И вот сейчас я могу обобщить все данные… Гагарин уже больше полумесяца ходил на старт и каждый раз хотел вылететь самостоятельно. Желание огромное, а не получается. И Колосов бьется над этим. Командира звена в то время не было. Был временный майор Пикулев, который также летал со своим экипажем и замещал временно должность командира звена. И вот Колосов был почти предоставлен сам себе. И тогда майор Беликов, видя, что Гагарин уже отстал от остальных курсантов — те уже летают в зону самостоятельно, а он еще не вылетел, — приказывает Колосову написать представление об отчислении Юрия Гагарина от дальнейшего обучения, как не справившегося с летной программой — по нелетной успеваемости. Колосов пишет и предоставляет этот материал Беликову, тот подписывает и передает этот материал командиру полка. Командир полка завертелся, как всегда, у командира много работы, и он не подписал сразу этот документ, все некогда было. А Гагарин уже был отстранен от полетов — всё. Раз уж написано представление об отчислении. Ну и ходит, конечно, в тяжелом, тяжелом положении: и глаз не поднимает, и голова опущена. Подходил он к инструктору Колосову, к Беликову с просьбой оставить его. „Я хочу, я должен быть летчиком“. Но материал уже был отправлен.

Когда Колосов перегнал самолет на основной аэродром, он встретил там командира полка и просил Ивана Михеича Полшкова, чтобы тот не подписывал документ, а оставил дальше учить курсанта Гагарина… желание огромное у этого молодого человека стать летчиком. Он так поставил вопрос, что поможем всеми силами, чтобы он стал летчиком. Тогда Полшков дал добро и добавил несколько дополнительных полетов к тому, что он отлетал и чтобы дальше продолжали учить Гагарина. И плюс ко всему он пригласил заместителя Григория Константиновича Серкова, с тем чтобы помочь лейтенанту Колосову, чтобы все было нормально в экипаже, чтобы выпустили отстающего курсанта Гагарина. И подполковник Серков включился в это дело вместе с Колосовым. Он сам несколько дней летал с Гагариным по кругу — контрольные полеты на спарке и каждый раз делал замечания ему, что вот то не так, это не так — ну и основное посадка. Гагарин видел это, исправлял и производил в дальнейшем нормальную посадку. Уж настолько он желал самостоятельно вылететь, что летчики по традиции после самостоятельного вылета угощают всех так называемыми вылетными папиросами. У него в планшете имелось штук шесть этих коробок, они все уже за это время истерлись. Конечно, у молодого человека было настроение крайне низкое. И вот полетав не один, а два-три дня с Гагариным, убедившись, что он может увидеть ошибку, исправить ее и нормально произвести посадку, подполковник Серков решает выпустить Гагарина самостоятельно. Поговорили с ним предварительно: „Замечаешь ты ошибку?“ — „Замечаю“. — „Вот я сейчас слетаю с тобой — все делаешь сам, если увидишь отклонение самолета от нормы, значит, сам исправляешь это отклонение и производишь нормальную посадку“. Что он и сделал. И после этого Серков говорит: „Видишь боевой самолет, садись и лети самостоятельно“. Гагарин от радости побежал к этому самолету, Серков его вернул, говорит: „Нет, ты отдохни, посиди. И пешочком не спеша иди к боевому самолету. Бегать не надо, и так у тебя нервы напряжены, волнуешься, а пробежишь — пульс вообще будет 200. Надо все делать нормально“. После этого Серков отправил его пешочком к самолету. Гагарин садится в кабину, приняв предварительно самолет у техника. Подходит Серков, лейтенант Колосов, проверяют, как он сел, все ли включил. И Гагарин запрашивает: „Я 210-й — запуск“. Беликов отвечает: „Запускай, 210-й“. Он даже не знал, что выпускает самостоятельно Гагарина. И когда запустил двигатель Гагарин, вырулил 210-й, Беликов передает Серкову: „Вы что, выпускаете 210-го?“ — „Да, пусть летит, все нормально“. 210-й выруливает, взлетает. Прекрасно взлетел, построил маршрут, заходит на посадку, подходит к земле, чуть высокий профиль, исправил это высокое выравнивание и произвел посадку. Первый полет он сделал, значит, он вылетел самостоятельно. Вылетел самостоятельно — он уже является летчиком».

Сам Гагарин упоминает о том, что Акбулатов, инструктор по воздушному бою, разрешил ему подкладывать на сиденье подушечку — чтобы таким образом, не привставая, увеличить пространство обзора. Трудно сказать, насколько эффективной на самом деле была эта подушечка; в конце концов, именно на этом самом «высоком профиле» горели многие курсанты, независимо от роста, — и безжалостно отчислялись. Гагарину повезло.

Еще больше Гагарину повезло в другом отношении: по каким-то причинам (возможно, потому, что многих курсантов со старшего курса отчислили за неуспеваемость, нарушения дисциплины и по состоянию здоровья; возможно, в связи с тем, что Хрущеву уже тогда начало казаться, что при наличии ракетных войск роль авиации в современной войне уменьшается — и лучше потратить бюджеты на изготовление ракет, чем на лишний год обучения курсантов) «командование училища получило задание досрочно выпустить дополнительную эскадрилью летчиков» (28), но так или иначе, его — одного из троих курсантов, кто уже и так умел летать и имел свидетельство летчика аэроклуба, — досрочно перевели со второго курса на выпускной третий. Это, конечно, было ему очень на руку: он выигрывал целый год — сокращалась его казарменная жизнь, он получал офицерское звание, возможность строить карьеру, зарабатывать деньги; мало того, именно благодаря ускоренному выпуску Гагарин и попал в конечном счете под программу набора космонавтов. Оборотной стороной везения была необходимость догонять своих однокурсников — что в случае теории можно было взять за счет усидчивости; но вот летную практику форсировать было сложнее. Кроме того, он, «салага», оказывался в коллективе «стариков», что также не добавляло психического комфорта.

О том, что курсантская жизнь Гагарина складывалась не так гладко, как он сам описывал в «Дороге в космос», можно понять уже по намекам в книге Лидии Обуховой (25). «Длинная казарма с двухэтажными кроватями — их новый дом — вписывалась в определенные строгие правила. Но кроме распорядка дня, утвержденного начальником ЧВАУЛ, неизбежно должен был возникнуть, наладиться и устояться сложный мир взаимоотношений между вновь приехавшими и „старичками“. Невидимая лестница главенств и авторитетов… игра самолюбий принимала порой жестокие формы. В глухой ночной час раздался осторожный шелест босых ног, чирканье спички о коробок. Воскрешая стародавние проделки бурсаков, клок подожженной бумаги вспыхнул у босых пяток спящего: только что назначенного помкомвзвода Гагарина… Злая забава оборвалась в самом начале. Ночные проказники не могли предвидеть молниеносную реакцию. Газетный ком только порхнул огненным голубком у верхней нары, а Гагарин уже стоял обеими ногами на полу. Завязалась молчаливая потасовка. Юра Гундарев — второй помкомвзвода из новичков — выскочил из сна несколькими секундами позже и нырнул в ночную свалку немедля, точным, как у сильной рыбы, движением».