Навеки твой - Даниэль Глаттауэр

— За кем вы погнались?

Юдит вздрогнула. Вопрос был поставлен поразительно конкретно и в то же время бестактно.

— Голоса? — помогала Райнманн. Поскольку Юдит отмалчивалась, докторша продолжила буравить ее вопросами: голоса, которые давали вам приказы?

— Нет, приказов не было, — возразила Юдит, — только советы.

Райнманн улыбалась, это хорошо.

— И что же они вам советовали?

— Перейти на другую сторону улицы.

— Нехороший совет.

— Сейчас я и сама понимаю, — кивнула Юдит, — я просто не хотела больше их слушаться.

Порой их беседа доставляла Юдит удовольствие.

— Так, мы уже почти закончили, — произнесла Джессика Райнманн.

Юдит подозревала, что докторша оставила кое-что напоследок. Кому принадлежали голоса? Ну вот, как она и думала. Юдит вздохнула. Не так просто их распознать. Это, как бы лучше сказать, смесь голосов знакомых, родных и чужих… Хорошо, оставим этот вопрос. Райнманн опять поспешно перевела разговор на другую тему, будто распознала надувательство. Теперь можно расслабиться и насладиться изысканными блюдами больничной кухни.

Прощаясь, докторша смерила Юдит взглядом и бросила замечание, на сей раз серьезным тоном, в котором нельзя было не почувствовать искреннюю озабоченность: у меня тоже есть для вас совет. Юдит: и какой же? Райнманн: не замыкайтесь в себе! Доверяйте тем, кто хочет вам добра. Положитесь на друзей. С проблемами психического свойства в одиночку не справиться. Наилучшая питательная среда для вечных «сотых» — изоляция.

В пятницу Юдит надлежало покинуть клинику. Но, несмотря на хроническую мерзость лишенного кофеина кофе, у которого в больнице не было альтернативы — здесь не позволяли даже безалкогольные горячительные напитки, — с каждым днем ей здесь нравилось все больше, и она даже прибавила за время лечения четыре килограмма. Поэтому она растянула свое пребывание тут до понедельника, чему очень обрадовался ее личный врач с двухцветными глазами, который догадывался, что́ удерживает Юдит в больнице, и драматично сокращал интервалы посещений. В общем, он положил на нее глаз. К сожалению, не того цвета.

Совет докторши Райнманн Юдит приняла близко к сердцу и начала выполнять без промедления, так что вскоре больничная палата стала походить на квартиру со многими жильцами. Одного за другим Юдит стала приглашать всех своих друзей, включая тех, с кем дружила раньше, и собирала комплименты, касавшиеся ее внешности, радостного состояния духа, раскрепощенности и положительного воздействия отдыха. Всем нравилась ее теперешняя улыбка и сексуальная белая короткая ночная рубашка. Слова одобрения со стороны мотивировали Юдит к жизни и приводили прямо-таки в эйфорическое расположение духа. Столь стремительное выздоровление души в психиатрической лечебнице пока не имело прецедентов.

Однако внезапно Юдит снова заметила за собой нездоровый интерес к заботам окружающих, к тем обременительным будничным житейским мелочам, которые в случае необходимости, конечно, можно не замечать какое-то время, но от них не избавишься насовсем. Скоро она снова начала волноваться по поразительным пустякам: о пропавшем мусорном мешке, о бригадах мух-пестрокрылок в чаше с фруктами, о носках, которые после стирки были перепутаны по парам и теперь не сочетались ни по цвету, ни по материалу.

Юдит полагала, что ей предстоит преодолеть еще пару трудных фаз, и тогда с ее травмой будет покончено. Получилось же у нее пару раз думать о Ханнесе и не прийти в волнение! Поскольку ему удалось всех ее друзей и даже самого Лукаса убедить в своих добрых намерениях, то, видимо, она осталась последней, кто, проанализировав ход событий, пришел к заключению: Ханнес — ее демон, темная сторона ее души.

По ночам Юдит не слышала ни шума, ни голосов, ни чего-либо странного. И прекратила с ними считаться. Естественно, от химических препаратов по вечерам она чувствовала себя немного подавленной и крепко засыпала также не без помощи таблеток, зато рано утром после пробуждения у нее была ясная голова, и она могла спокойно и без страха глядеть в будущее. После лечения Юдит намеревалась всерьез заняться «частной жизнью» и когда-нибудь создать семью с мужчиной примерно тридцати-сорока лет, способным вступить в брак. Когда она думала об этом, то снова ощущала себя девятнадцатилетней девушкой.

В воскресенье во второй половине дня накануне последней ночи в больнице к ней пришла Бьянка и еще издали поразила своими сияющими глазами.

— Госпожа начальница, вы так отъелись, что на лице уже не видны скулы! — воскликнула она. — Однако фигура у вас все еще как у Кейт Мосс. А это несправедливо! Если я начинаю много есть, то у меня все уходит в грудь и в задницу. Впрочем, за неделю Бьянка повзрослела по меньшей мере лет на десять — сказались стрессовые нагрузки.

— Прежде чем успеет стемнеть, я успеваю продать почти все лампы, — пожаловалась она.

— Бьянка, я горжусь, что ты смогла в одиночку справиться с нагрузкой, — улыбнулась Юдит, просмотрев отчетность.

Бьянка: это было прикольно на самом деле. За исключением… На этом месте ученица стала нервно озираться. Юдит: за исключением чего? — Бьянка: за исключением одного сюрприза, который вас ожидает! Юдит: ну давай же, не тяни! Бьянка: нет, только в магазине. Когда придете, сами увидите. Губы девушки вывернулись кверху лиловым полукругом.

В понедельник утром Юдит вышла из больницы и в утренней дымке отправилась на такси домой. Ей хотелось встретить на лестничной клетке кого-нибудь из соседей, чтобы нарушить тишину приветствием, но как назло никто не попался, и пахло как всегда плесенью, луком и старой бумагой. Когда она открывала дверь, ей вспомнился — первая тягостная мысль за последние несколько дней — господин Шнайдер, умерший от рака сосед, уведомление о смерти которого висело у нее на дверной ручке.

У себя в квартире, где все напоминало о мрачном периоде жизни, Юдит не почувствовала себя комфортно. И она решила заняться активной деятельностью: сменила постельное белье, переставила мебель, заново декорировала окна, перебрала платяной шкаф и даже рассталась с двумя парами туфель, после чего переоделась в одежду канареечных цветов для выхода на работу, что должно было символизировать начало новой жизни.

В магазине Юдит появилась за полдень и с порога, откуда ее торжественным жестом приветствовала Бьянка, ей бросилась в глаза перемена: изменился свет, он стал более матовым, приглушенным, не хватало специфического блеска. Исчезла огромная овальная люстра с кристаллами из Барселоны, провисевшая в магазине пятнадцать лет и заставлявшая восхищаться любого, кто заходил, но которую почему-то никто не хотел забрать. Люстра была сокровищем Юдит среди других светильников, самым драгоценным предметом.

— Продана! — объявила Бьянка. Она стояла по-военному прямо и похлопывала себя по груди.

— Неужели? — только и смогла произнести Юдит. Бьянка: семь тысяч пятьсот восемьдесят евро, госпожа начальница. Вы не рады? Юдит: нет-нет, рада, естественно, да еще как! Только… мне надо только… — она присела на уступ. — Кто? Бьянка пожала плечами: без понятия. Юдит: что это значит?