Византия сражается - Майкл Муркок

Сейчас необычное поведение родственников кажется плодом моего воображения. Наверное, я был излишне наблюдателен. Иногда после длительного употребления кокаина человек начинает слишком тщательно все анализировать, подозревая у окружающих такие мотивы и чувства, которых на самом деле нет, – по крайней мере, в сколько-нибудь явной форме. Я принимал кокаин почти каждый день больше недели и, вероятно, находился в опасной близости к тому состоянию замешательства и неуверенности, которое возникает при злоупотреблении (с тех пор я стал осторожнее – все дело в умеренности, как говорят поляки). В юности, конечно, я не знал меры ни в одном из стимулирующих средств – ни наркотических, ни алкогольных, ни, скажем так, духовных.

Впервые с самого приезда в Одессу я, засыпая, испытал приступ депрессии и тоски по дому. Я думал о сирени под летним дождем, о тумане над крутыми желтыми улицами, о материнской доброте и заботе. Даже моя прекрасная Катя не могла мне этого дать. Это настроение исчезло на следующее утро, но время от времени оно возвращалось. Однако я был настроен оставаться в Одессе как можно дольше, несмотря на то что надвигалась зима и дивная, восхитительная летняя и осенняя жизнь сменялась другой, более прозаической и холодной.

Мне показалось, что Шура догадался о моей легкой депрессии. Он начал приглашать меня на вечеринки в частные дома, которые зимой становились местами общих встреч, и знакомить с разными девушками. Стало сложнее встречаться с Катей. Сначала я не осознавал, что виделся с ней лишь два-три раза в неделю, хотя прежде мы встречались каждый день. Я стал в чем-то подозревать девушку. Мне не хватало ее душевности. Я все сильнее тосковал по дому.

В ноябре выпал первый снег. Мне казалось, что вся Одесса усыпана слоем кокаина. К началу декабря я принимал около двух граммов в день, большей частью из запасов Шуры. Мне написала мать; она считала, что я должен вернуться. Я ответил, что новости в газетах сильно преувеличены, а сам я в полной безопасности и приеду домой ближе к Рождеству. Она не писала дяде Сене, и я с чистой совестью сообщил ему, что матушка успокоилась. В то утро, когда выпал первый настоящий снег, я получил письмо от Эсме; в нем говорилось, что у матери грипп и моя подруга переехала к ней, потому что отцовская пенсия не выплачивается после его смерти и она не в состоянии платить за квартиру. Это казалось идеальным решением. Я обрадовался, что у матери есть близкий человек, который сможет позаботиться о ней, – Эсме лучше всего подходила для этого. Я ответил, что навещу их после Рождества, что занятия и разные дела удерживают меня в Одессе, и дядя Сеня считает, что мне нужно извлечь как можно больше пользы из пребывания здесь. Все это нельзя было назвать ложью, но после роскошного отдыха я не был готов вернуться к бедности и простой еде. Я мало чем мог помочь матери в Киеве. Более того, Эсме было бы гораздо труднее заботиться обо всех нас. Конечно, я не предполагал, что грипп – очень опасная болезнь, и не собирался тотчас возвращаться домой.

Через пару дней Шура спросил, не хочу ли я вместе с ним подняться на борт английского парохода. Я ответил, что предложение очень заманчивое. Шуре требовался переводчик в одном деле, которое он вел со старпомом. Капитана на борту не было. Он заболел и сошел на берег в Ялте. Я предполагал, что по этой причине помощник спешил избавиться от груза и закупить новый товар. В Одессе становилось все меньше иностранных торговых судов, так как наступила зима, а также из-за того, что турки контролировали пролив. К тому же кораблям приходилось менять курс, чтобы избежать нападения немецких подлодок. Время от времени в гавань прибывали австралийские военные корабли, но мы редко общались с их командами. Я с радостью воспользовался редкой возможностью поупражняться в английском. Тем вечером мы спустились в Карантинную бухту, показав полученные Шурой пропуска. Там нас встретили два моряка на корабельной шлюпке и отвезли к кораблю «Кэтлин Сайссон», стоящему на якоре. Судно оказалось не слишком внушительным; похожие грузовые корабли плавали вдоль побережья – от Эгейского моря до Азовского. После того как Турция вступила в войну, они начали исчезать настолько внезапно, что торговля в Одессе прекратилась буквально за один день. Я думаю, что «Кэтлин Сайссон» отозвали в порт приписки, Пирей; возможно, офицеры, единственные англичане на борту, желали убраться подальше от театра военных действий. Остальную часть команды составляли греки и армяне, которые находили общество ласкаров весьма приятным.

Мы поднялись по трапу на капитанский мостик и встретили там мистера Финча, старпома. Тогда он показался мне приятным, очень спокойным и общительным ирландским джентльменом, но подозреваю, что теперь отнесся бы к нему по-другому. Мистер Финч был высокого роста, одетый в грязную белую форму. Он предложил нам выпить – судя по всему, это был арак, но я по глупости решил, что имею дело с шотландским виски. У меня после первого глотка начались такие сильные спазмы в горле, что я не мог нормально разговаривать в течение нескольких дней. Мы уселись вокруг штурманского стола, и мистер Финч спросил Шуру, принес ли он деньги. Кузен попросил меня ответить, что деньги лежат на депозите и будут выплачены в оговоренное время в оговоренном месте. Мистер Финч, казалось, рассердился, но вскоре успокоился и налил нам еще (я с тех пор почти никогда не пил даже настоящий виски). Шура сказал, что стоит сделать пробу, и мистер Финч увел его, а я остался ждать, увлекшись осмотром каюты, разглядывая инструменты, карты и прочие мореходные приспособления. Я впервые оказался на борту корабля, и даже старая торговая шхуна привела меня в восторг.

Шура с мистером Финчем вернулись. Старпом сказал, что если Шура доволен, то стоит обсудить время и место, чтобы встретиться на нейтральной территории. Шура предложил морской клуб возле гавани, излюбленное место английских и американских моряков. Мистер Финч мог почувствовать себя там непринужденно. Старпом согласился, и они пожали друг другу руки. Мистер Финч сказал, что он проделал долгий путь из Малакки и будет очень рад вернуться в Дублин. Я удивился, что он так много проплыл, но мистер Финч рассмеялся:

– Я сел на эту старую калошу в Трапезунде. Путешествуя на чертовых поездах из Басры, я чувствовал себя невыносимо каждую минуту, пребывая на суше. Я начал дело до войны, понимаешь. Теперь жалею, что ввязался.

Было непонятно, что подразумевалось под словом «дело». Я предполагал, что это что-то незаконное. Похоже, Шура ступил на скользкую дорожку, из-за чего у нас могли возникнуть неприятности с полицией. Мы вернулись в гавань и попрощались. Я радовался, что дело – по крайней мере, для меня – завершилось. Шура пришел домой два дня спустя и дал мне столько кокаина, что могло хватить на весь сезон. Казалось, он стал относиться ко мне еще дружелюбнее, чем обычно. Я решил, что кузен считает себя виноватым, поскольку втянул меня в какое-то опасное дело.

Кокаин оказался превосходным. Вероятно, именно его мистер Финч и доставил из Малакки.

Туман над Одессой сгущался и приглушал гудки последних кораблей, остававшихся в гавани. Похолодало. Люди все реже выходили на улицы, достали пальто, шарфы, меховые шапки. Приближалось Рождество, и лучшие магазины были залиты светом, витрины заполнялись дивными товарами; афиши зазывали на зимние балы и благотворительные мероприятия, проводившиеся с целью помощи фронту. Продавцов мороженого сменили торговцы каштанами, портовые грузчики надели теплые куртки и перчатки; пар их дыхания смешивался с густым паром кораблей. Мое настроение ухудшалось. Зимой Одесса стала самым обычным городом. Я все реже виделся с Катей (она говорила, что очень устает) и все чаще употреблял кокаин, чтобы одолеть почти убийственную депрессию. Я, кажется, переусердствовал по части приключений. Годы опыта уложились в несколько месяцев. Я пренебрегал своей работой как раз тогда, когда стоило сконцентрироваться на ней. Я попытался уединиться с книгами и позабыть о Кате. Это оказалось невозможно. Однажды утром я решил встать пораньше и отправиться к ней, предложить все что угодно, лишь бы она бросила свою профессию и осталась со мной. Катя была неглупой, красивой девушкой и легко могла бы получить место в конторе или в магазине. Дядя Сеня помог бы ей.