Кукла на качелях. (Сборник рассказов) - Яна Дубинянская

Короткое пиканье методично загнало в голову одну за другой несколько иголок, и Твердовский поспешил повесить трубку. Над самым ухом раздались судорожные всхлипывания. Он поднял глаза.

Студентка успела подойти почти к самому столу, и теперь полубеззвучно рыдала в полуметре от преподавателя. Черные от туши слезы образовали круги под глазами и дорожки на щеках, а по переносице она уже размазала разноцветное пятно из обильной косметики. Увидев, что телефонный разговор окончен, девица снова полила на Твердовского смешанный со слезами нескончаемый поток своих несчастий, от которого не было спасения.

Маленький городок, где почти ни у кого не осталось работы… беспробудно пьянствующий отец… полсвиньи из бабушкиного села за поступление на физический… все-таки полтора человека на место… мама так радовалась… замуж в Киеве… младший брат, его тоже надо пристроить, пока не начал курить травку… а бабушка недавно умерла… батя прибьет, если на осень… все выучила, вы только спросите… ведь до пяти утра…

Он поморщился. Хоть бы она умолкла!.. хоть бы на несколько минут…

– Давайте зачетку.

Поток прервался мгновенно, словно в ней одним резким движением закрутили кран. В тишине напомнила о себе голова – тихонько, деликатно. Почти терпимо.

– Берите лист бумаги и садитесь.

Девица воззрилась на него с ужасом и изумлением. Похоже, она думала, что он поставит ей экзамен просто так, за красивые заплаканные глаза. Твердовский даже усмехнулся. Такого за все годы преподавательской работы он не делал никогда. И не сделает.

Он раскрыл дипломат и, недолго порывшись, отыскал нужные бумаги.

– Вот, тяните билет. Ваше счастье, что я еще не сдал ведомости. Как будете готовы отвечать, скажете… – он покосился на раскрытую зачетку, – Елизавета.

Как загипнотизированная, она вытянула из предложенного ей веера крайний слева билет, посмотрела на него, опустилась на стул, глядя мимо Твердовского сумасшедшими карими глазищами. А потом внезапно уронила голову на скрещенные руки и громко, истерически разрыдалась.

* * *

Разревелась, как идиотка.

Просто день выдался на редкость дурацкий, с самого утра. Сначала Витка с ключом, потом трамвай, потом каблук, – босоножки совсем новые, месяца не походила! Уже тогда хотелось зареветь, – а ведь проверить, с собой ли зачетка, я догадалась чуть ли не подходе к универу… и трамваи не ездили!..

Твердолобый назначил по бегункам на десять, я думала себе подтянуться часикам к двенадцати, чтоб он уже хотел уходить и особенно не спрашивал… а вышло к половине третьего. На скамейке перед универом сидел Коробов с пацанами из первой группы, увидел меня и посоветовал поторопиться, а то… Умный совет, в его стиле. Лучше бы предупредил, что там ментура на входе. Хотя что б я сделала? Мой студенческий… ментам и Твердолобому я врала, что в библиотеке, – а на самом деле Лариска выпросила его съездить домой: свой она, видите ли, посеяла. Клялась, что в понедельник вернется… стерва! И можно подумать, мы с ней хоть капельку похожи!..

Перед ментами я еще так-сяк держалась, хотя про библиотеку они, кажется, не поверили. Зато, уж не знаю почему, сразу повелись, когда подошел Коробов и сказал, что я из его группы. Он такой, его все слушаются. У нас полкурса в него влюблены… дуры, конечно. В общем, я проскользнула мимо ментов и полетела вверх по лестнице. Между вторым и третьим этажом вспомнила, что забыла спросить, пересдал ли Коробов на пять. И спасибо сказать тоже забыла.

Перед кафедрой Твердолобого я остановилась, вынула зеркальце, привела себя в порядок, пару раз глубоко вдохнула и сказала себе, что все будет нормалек. Не зря ж я зубрила три дня эту долбаную прикладную… Не совсем же я тупая, в самом деле!

Не знаю, что на меня там нашло. Но я не могу!.. не могла… У него глаза, как зубоврачебная машина. И бульдожьи брылы, и рот перекривленный, как глиста… «Меня уже здесь нет. Придете осенью»…

И все равно не стоило так идиотски реветь перед ним, и умолять, и рассказывать про бабушку… Ему же все по фиг! На все плевать с высокого дерева, кроме этой его математики, извините, прикладной, которую я всю ночь… Но в билете, который он мне подсунул, вообще не было ни одного слова из учебника! Он их сам, наверное, сочиняет из головы, из-под шапочки своей… Козел!!!

– Елизавета, – тусклый, никакой, мерзкий голос. – Успокойтесь, Елизавета…

Ненавижу, когда меня так называют!..

Я подняла голову. В глазах все расплывалось и слегка двоилось. Увидела две одинаковые головы на чересчур широких плечах. Обе в очках и вязаных шапочках…

И внезапно мне стало все по барабану. На осень – ну и пусть. Мало ли что может случиться до осени. Война, например, или конец света. Или я выйду замуж за крутого. Или Твердолобый, – он же у нас, понимаете, в отпуску! – вот пойдет купаться и утонет… и на его место возьмут нормального препода. А бате можно ничего и не говорить, зачетки ведь все равно забирают. И вообще не ехать домой на каникулы, а остаться в Киеве и поискать работу, раз уж не светит стипендия…

– Вы умеете управляться по хозяйству?

А видок у меня, наверное, еще тот. Тушь турецкая, ей много не надо, чтобы поплыть. А я еще кулаками сопли по щекам размазывала, как маленькая… Ну что, достанем зеркальце и будем наводить красоту – прямо при Твердолобом?

– Я вас спрашиваю, Елизавета!

Что он у меня такого спрашивал, я в упор не слышала. И не надо! Пусть подавится своей прикладной математикой! Но все-таки переспросила:

– Чего?

Он поморщился и, цедя слова сквозь зубы, принялся перечислять:

– Готовить, мыть посуду, убирать квартиру… то есть дом… стирать… Еще у матери сад, огород и эти, как их… козы.

Стало интересно. Неужели Твердолобый наконец совсем свихнулся?

– Козы! – я шмыгнула носом. – Да год пожить в общаге – и что тебе козы, что свиньи… А наш блок недавно ректорская проверка признала лучшим по чистоте!

Не знаю, зачем я это ляпнула. И мыслях не было перед ним выпендриваться, честное слово! Тем более, что лучшим признали не наш блок, а соседний, где Лариска с Городилиной и три пятикурсницы, которые уже выселились. Но ляпнула же!.. и так и осталась сидеть с раскрытым ртом, как полная идиотка… Или все-таки достать зеркальце?

– Вот что, – Твердолобый придвинул к себе мою зачетку, и я разом забыла и о зеркале, и обо всем на свете. – Завтра… нет, послезавтра я еду в Крым, к матери. Она живет в деревне у моря, там очень красивые места. Моя мать – старая больная женщина, ей трудно по хозяйству самой, а тем более обслуживать меня… Поработаете месяц, а там посмотрим. Тридцать гривень вас устроит? Плюс питание. И дорога туда и обратно.

Он помолчал и добавил, поднимая ручку:

– Я ставлю четыре – вы, кажется, готовились.

Я опять шмыгнула носом и провела рукой по глазам, размазывая остатки теней, – если там еще что-то оставалось. Честное слово, я ни секунды не думала о том, о чем первым делом подумали вечером девчонки в общаге.