Железная вдова - Сиран Джей Чжао

Обмотав ступни, выхожу. Ли Шиминь покачивается на краю кровати, баюкая в руках фляжку.

Мы таращимся друг на друга в тесном пространстве бункера.

– Ты можешь… – Он показывает на кровать, отводя взгляд. – Я посплю на полу.

Меня скручивает от неловкости. Не могу отделаться от чувства, что это ловушка.

– Нет, все в порядке, – отвечаю я, старясь говорить ровным тоном. – Я никогда не спала в нормальной постели. Пол меня устроит.

Он изумленно приоткрывает рот. Потом его лицо каменеет.

– Я не могу тебе этого позволить.

В глубине моего существа вспыхивает ярость.

– Ты не имеешь права решать за меня!

– Нет. Я решаю за себя. – Наклонившись, он запихивает фляжки в ящик под кроватью, потом прислоняется к стене и опускается на пол. Он едва помещается в узком пространстве, плечи зажаты между рамой кровати и стеной.

Я прикусываю щеку. Меня так и подмывает потребовать, чтобы он вернулся на кровать, но довод, едва не вырвавшийся из моего рта, заставляет меня задуматься. «Не глупи. Это твоя комната», – почти говорю я. Но ведь нет. Теперь это и моя комната. Так зачем настаивать, чтобы мне было неудобно, а не ему?

– Отлично. Как скажешь.

Я влезаю на матрас. Ли Шиминя я не благодарю – это значило бы согласиться, что он оказывает мне услугу. Если он решил навязать мне эмоциональный долг за то, о чем я не просила, пусть подумает дважды и сделает выводы.

Я утопаю в его запасном комбинезоне, как богачи в своих роскошных халатах. Впрочем, сомневаюсь, что хоть один богач попадал в камеру смертников. Теперь мне понятно, что чувствует Ичжи в этих своих вычурных дизайнерских нарядах, когда пытается хоть как-то пошевелиться.

При мысли о нем мое сердце пронзает боль. Пальцы сжимаются, как лапки паука. Видел ли он сегодняшний бой? Знает ли он, что меня силой запихнули в Красную Птицу? Стратеги отмахнулись от всех моих попыток выяснить, что было рассказано обо мне публике.

Устроившись поудобнее и вытянув ноги, я замечаю, что Ли Шиминь напряженно всматривается в свою фляжку, его глаза двигаются. Палец скользит по металлу.

Я нахмуриваюсь.

– Что ты делаешь?

– Чи… таю, – отвечает он, запнувшись на середине слова, словно до него внезапно дошло, как нелепо это прозвучало.

– Но… – Я склоняюсь к нему, чтобы взглянуть на фляжку. Не вижу на ней ни единого иероглифа.

– Э-э-э… когда-то у меня были Четыре классических романа[11], – говорит он. – Ну, ты знаешь. «Разбойники в хундунской глуши». «Сон в красной сторожевой башне». «Три провинции». «Путешествие в Западную цитадель». Я прочел их столько раз, что выучил наизусть. И если очень постараюсь, то могу представить, что читаю их снова и снова.

Так-так. Похоже, Ли Шиминь вконец сбрендил.

Осмыслить это все сразу слишком трудно, потому я лишь хлопаю ресницами и спрашиваю:

– Ты умеешь читать книги?

Ханьское письмо состоит из тысяч сложных символов, каждый представляет собой отдельный рисунок. Только образованные люди вроде Ичжи умеют читать и писать длинные тексты.

Ли Шиминь поднимает измученный взгляд.

– Да. Я ходил в школу. Это разрешается, если жунди была твоя мать, а не отец.

– Она была туцзюэ, сяньбэй или цян? – Я сощуриваюсь, но определить по его внешности не удается.

Его взгляд немного светлеет.

– Ты знаешь про разные племена?

– Я же из приграничья. – Я пожимаю плечами. – В моей деревне много жунди. Им не нравится, когда их путают. Обычно я могу определить по имени или одежде, но… в общем…

Он выдыхает, приподнимает подбородок, его напряжение слегка спадает.

– Я сяньбэй. Хотя в обычаях разбираюсь плохо и язык почти не знаю. Мать умерла, когда я был маленьким. – Он разглядывает свою мускулистую, покрытую шрамами руку. – Жаль, она не успела всему меня научить.

Мой рассудок плывет, растревоженный противоречием между зловещим, неукротимым образом, стоящим за словами «Ли Шиминь, Железный Демон», и этим парнем, который лежит на полу, неловко втиснувшись между кроватью и стеной, и рассказывает о своей матери.

Известно, что самые сильные пилоты рождаются в самом неожиданном окружении. Невозможно предсказать, где вдруг обнаружится человек с поразительно высоким духовным давлением. Цинь Чжэн был сыном проститутки, родился в борделе и понятия не имел, кто его отец. Но я не могу себе представить Ли Шиминя маленьким мальчиком. Плакал ли он, когда умерла его мать? Пытались ли отец и братья утешить его, не зная, что погибнут от его рук? Живя все вместе, одной семьей, замечали ли они какие-то знаки, предостерегающие о том, на что он окажется способен?

Или на что оказались способны они, если вынудили его так жестоко сорваться? Мне хочется спросить, но слова застревают в горле, как рыбья кость.

И правда. Не все ли мне равно?

– Что сталось с твоими книгами? – спрашиваю я. Было бы неплохо заполучить хоть одну, чтобы отвлечься, хотя я не настолько хорошо умею читать.

– Ну-у-у… – виновато тянет он, – я сделал из листов стилет и пырнул им двух солдат.

Я потрясена.

– Зачем?.. Почему? – спрашиваю после долгой паузы.

– Они тащили меня в бой. Я не хотел идти. – Он встряхивает фляжку, прислушивается, устремив вдаль пустой, остекленевший взгляд. Потом вытягивает ящик, откручивает крышку на новой фляжке и делает несколько больших глотков.

– А тебе не нравится воевать? – спрашиваю я.

Он замирает, держа фляжку у рта.

– Ты думаешь, если я убийца, то мне нравится жертвовать девушками?

Во мне нарастает едкое раздражение.

– Не знаю. Другим пилотам, похоже, нравится.

– Неправда. Не может быть правдой. – Его голос дрожит и срывается. – Никто не способен получать от этого удовольствие. Ты чувствуешь, как они умирают. Чувствуешь их последние страхи. Видишь их воспоминания. Их мечты.

– Да вам всем на это наплевать.

– Нас заставляют поверить, что нам разрешено наплевать. Есть разница. – Он смотрит мне прямо в глаза – то, чего я добивалась от него перед боем.

Мой желудок сжимается, в горле образуется ком.

Я впервые слышу от мужчины-пилота хотя бы намек, что он испытывает чувство вины. Но вместо того, чтобы подобреть к Ли Шиминю, я прихожу в еще большее раздражение. Я выбита из колеи на какой-то совсем новый лад. Потому что все это не имеет смысла. Как может именно этот парень сочувствовать девушкам, если никого другого их судьба не волнует?