Сломанная кукла - Лёка Лактысева

Я взял табурет, поставил его на некотором расстоянии от койки, уселся и снова поднял взгляд на Тину. Мне уже удалось собраться с мыслями, и теперь я знал, с чего начать беседу. 

– Как ты себя чувствуешь? – я обвел оценивающим взором представшую передо мной картину.

Узкие плечи, с которых свисает несоразмерно большой фланелевый больничный халат. Тонкие руки-веточки, комкающие ворот. Заострившиеся черты лица. Бледная кожа и засаленные волосы, кое-как собранные в небрежный пучок. Если б не глаза – боюсь, я ни за что не узнал бы в этой женщине ту свеженькую девчонку-студентку с по-юношески округлыми щечками. 

– Спасибо, терпимо. Непривычно в корсете, а так вроде бы ничего… – принялась бормотать Тина, пытаясь скрыть тревогу и неуверенность. Потом решилась, задала вопрос, который, видимо, терзал ее с того момента, как она пришла в себя: – Как ты узнал о нас? Об аварии?..

Так-так. Врач говорил, что Тина не помнит момента катастрофы, но теперь я убедился в этом лично.

– Я был в Агранске и как раз стоял рядом на светофоре, когда тебя сбила машина. 

– А-а… а как ты догадался, что Никита – твой сын? 

Вот спасибо! Тина сделала мне неожиданный подарок: первая заговорила о Никите. Не придется напрягаться, придумывая, как перейти к этой щекотливой теме. 

– Ты сама мне сказала. Перед тем, как потерять сознание.  – Я приподнял брови, словно спрашивая: рискнешь не поверить?

Поверила. Тем более, что все так и было. Мне лгать ни к чему. 

– Значит, сама?.. Представляешь, я ничего не помню! Ни аварию, ни пару месяцев до нее! Последнее, что осталось в голове – это как Новый год отмечали с Никиткой и с соседями... 

– Угу. Меня предупреждали, что у тебя проблемы с… – я запнулся, подбирая более подходящее слово, чем «с головой». – С памятью. 

– Мне обещали, что я скоро все-все вспомню! – горячо заверила Тина и даже привстала на своей подушке. 

– Лежи-лежи. – Я криво ухмыльнулся. – А то распахнутся на тебе все эти больничные одежонки. И кто тебя в них завернул?

– Я плохо выгляжу? – встревожилась женщина. 

Нет! Вот одно слово – бабы! Она что – понравиться мне хочет? Глазки строить собирается? Она себя в зеркало видела? Явно нет… и вообще, пусть и дальше даже не напрягается: я на эти уловки давно не ведусь. Не мальчик!

– Нормально выглядишь. Хотя голову помыть не мешало бы, тем более что вечером к тебе дядя мой придет. Точнее, приемный отец. Вместе с Никитой и с психологом.

– Зачем дядя? Зачем психолог? – Тина заволновалась еще больше. 

– Дядя – потому что я буду занят. Психолог – потому что Вероника помогает Никите справляться со стрессом. Ты хоть представляешь, каково пришлось ребенку, когда на его глазах тебя сбила машина? Он неделю не разговаривал! 

Из глаз Алевтины тут же хлынули слезы. 

Блд, я так и знал! Как же! Поплакать, развести мужика на жалость – это ж святое!

– Бедный мой Кит… спасибо, что ты позаботился о нем… и обо мне, – женщина принялась всхлипывать. – Понимаю, что ты потратился сильно, но я верну! Может, не сразу...

Я нашел в кармане бумажный платок, сунул его Тине в руки:

– Не реви! Теперь я буду заботиться о своем сыне. Всегда! Жаль, что ты не посчитала нужным известить меня о его рождении. 

Ну, вот. Возмущение, все эти недели бурлившее во мне, как лава в дремлющем вулкане, наконец-то выплеснулось. Мне удалось произнести эти слова довольно ровно, но прозвучали они жестко. И этого хватило, чтобы Тина снова залилась слезами.

– Я не знала, где тебя искать, – отвела она глаза в сторону. 

Эх, глупая! Совсем лгать не умеет, а туда же… 

– Не пытайся мне врать, Тина. Со мной это не прокатит! И оправдываться тоже не надо: ты не имела права скрывать от меня сына! Точка. 

Женщина виновато потупилась. Помолчала, изредка всхлипывая.

Я тоже не спешил заполнять повисшее между нами молчание пустыми словами. 

– Прости, – наконец, выдавила она. 

Я пренебрежительно фыркнул. Что мне с ее «прости»?

Четыре года! Целых четыре года потеряли мы с Никитой – по ее вине! 

– Все. Не будем об этом. Возвращать деньги тебе не придется: суд взыщет с того, кто тебя сбил, все до копеечки! Так что думай о том, как скорее выздороветь. Это единственное, что сейчас важно. Никита в надежных руках, за него не волнуйся. Мне пора. 

Я встал, двинулся к выходу. Говорить о том, что я уже добился от суда признания меня отцом и права на совместную опеку, пока не стал. Тут и от меньших потрясений слезоразлив начинается, да такой, что как бы в истерику не перешел. 

– Спасибо, Зиновий. Ты так много делаешь для нас…

– Для сына. Я все делаю для Никиты, – жестко поправил я женщину, вышел и закрыл за собой дверь.

Пусть не воображает, что она для меня хоть что-то значит.

Разговор с Плетневым меня вымотал. Как только он ушел, я снова укрылась одеялом до подбородка и впала в какое-то оцепенение. Мысли в голове ворочались, как огромные булыжники, и грозили придавить меня своей тяжестью. 

Как же тяжело общаться с человеком, который настроен враждебно! Но теперь я хотя бы знала, отчего так зол на меня мужчина. С каким возмущением он говорил о том, что я должна была сразу известить его о рождении сына!

Получается, Зиновий сразу поверил, что Никита – его сын. А может, не поверил, а проверил? Сделал генетическую экспертизу? Ему это вполне по карману…

Убедился – и решил предъявить свои права на ребенка?

Для Никиты это, наверное, даже хорошо: теперь у сына есть отец, который готов заботиться о малыше. Я даже порадовалась бы этому: всегда мечтала, чтобы Зиновий признал моего ребенка. Вот только уж очень старательно подчеркивал мужчина, что Никита – его. Словно решил сделать ребенка своей собственностью. Но ведь он не станет отбирать у меня сына? Зачем ему это? 

После ужина, как и обещал Плетнев, меня пришел навестить Никитка. Его сопровождала женщина в белом халате – тот самый психолог, о котором говорил Зиновий. Но куда больше меня смутило появление другого человека. Это был высокий, одного роста с самим Зином, пожилой сухощавый мужчина с благородной сединой на висках и гладко выбритым лицом. 

– Родион Зиновьевич, – представился он. – Дедушка вашего замечательного сына. 

Никита, как только я откинула одеяло, узнал меня и с криком «мама!» бросился ко мне. Кровать, на которую меня уложили, была такой высокой, что залезть на нее сходу он не смог, а я была не в силах ему помочь. Китенок вцепился в мою руку, и попытался вскарабкаться ко мне.

Родион Зиновьевич поспешил ему на помощь, подсадил, и тут же предупредил: