Магия имени - Инна Бачинская

– Генрик, тебе больно? – Пан Станислав привстал с кресла.

– Нет. Мне хорошо, Сташек. Для меня наступило время собирать камни и подводить итоги. Я ни о чем не жалею. Почти ни о чем. Если бы мне снова представилась возможность выбирать, я бы сделал тот же выбор. Разве что… Я часто думаю, что хотел бы иметь сына… многое отдал бы за то, чтобы иметь сына. Я выбрал Бога, а мог – обоих. Бог понял бы и простил. Я иногда завидовал тебе… – Он вздохнул. – Ты знаешь, я все время думаю о моем испанском кузене, у которого такое красивое и длинное имя – Энрико Ксавьер де Соберон-Наварро. Имя романтического героя из старого романа. Его мать была младшей сестрой моей мамы, четвертой в семье, где имелось уже два мальчика и девочка. Эва, так ее звали, сделала блестящую партию. Они выезжали каждую зиму на несколько недель в Париж – отец брал с собой жену и девочек, сочетая работу с удовольствиями, – он встречался там со своими торговыми партнерами и сопровождал своих «девочек» на балы. Однажды на балу на Эву обратил внимание испанский дворянин, служивший в Министерстве внешних сношений. Дипломат, историк, написавший несколько книг об Испании, человек до мозга костей светский, потомок старинного дворянского рода, очень богатый, он влюбился в Эву, как мальчишка. И через месяц после знакомства сделал ей предложение. Поженились они не сразу, а спустя почти два года, в двенадцатом или тринадцатом году – что-то там ему пришлось утрясать со службой и родственниками, которые, по слухам, были очень недовольны невесткой из семьи, правда, небедной, но совсем не родовитой, из страны на окраине Европы, о которой никто толком и не слышал.

Эве было девятнадцать, сеньору Рикардо Алонзо де Соберон-Наварро – сорок пять. Мезальянс, с какой стороны ни взгляни. Мама рассказывала, что вся Варшава гудела о знатном женихе, и даже заключались пари, женится знатный сеньор на панне Эве или нет. Мнения разделились. Гоноровые патриоты считали: подумаешь, а что, собственно, такое этот Рикардо? Старый холостяк, неизвестно еще, что там за деньги и титулы, а прозападники, в свою очередь, доказывали, что кишка тонка у купеческой семьи, хоть и из самой Варшавы, породниться с представителем старинного дворянского рода, в чьих жилах течет королевская кровь. Но, как бы то ни было, свадьба состоялась. Накануне Первой мировой войны сеньор Рикардо приехал за Эвой, как принц из сказки. Венчались они в костеле Святой Анны, куда набилось пол-Варшавы, после чего состоялся довольно скромный ужин во французском ресторане «Шанз Элизе», где присутствовали только родители, сестры и братья невесты. А потом уже устроили прием для всех родственников, друзей и закомых. Со стороны жениха был лишь престарелый дядюшка, брат отца, глухой, как пень. Праздновали, шумели и буйствовали три дня. На третий день привезли цыганский хор с настоящим медведем, которого напоили водкой. Медведь ревел и лез драться. Потеха была на всю Варшаву! Мой дед, Юлиан Яросинский, сделал все, чтобы не ударить в грязь лицом перед зятем и его родичем. Это была самая богатая свадьба на памяти старожилов. Даже фейерверк устроили! Молодые присутствовали на обеде только в первый день, ночью укатили на юг Франции, где и провели медовый месяц.

Они обосновались в Париже. Сеньор де Соберон-Наварро занимал видный пост в посольстве Испании. Историю варшавской Золушки долго еще обсуждали наши столичные кумушки, завидовали, сплетничали, сочиняли всякие небылицы, но понемногу забыли. Эва сначала писала довольно часто, потом все реже и под конец лишь присылала поздравления к Святкам да на Пасху. Была ли она счастлива? Нет? Трудно сказать. Двоюродные и троюродные тетки были недовольны, что Эва с семьей ни разу за многие годы не приехала навестить родных, кто-то рассказывал, что видел ее в парижской опере, в шикарном туалете, в фамильных жемчугах, ослепительно красивую, в сопровождении мужа, гордого испанского сеньора. Мама моя была убеждена, что Эва, такая нежная, добрая и беззащитная, несчастлива рядом с холодным и чопорным испанцем, чья семья так долго противилась их браку.

И вот в тридцать пятом году, спустя почти двадцать лет, Эва с семьей приехала в Варшаву на Рождество. Я помню, как все в доме стало вверх дном, как обновлялись комнаты, закупалось новое постельное белье, менялись шторы, полировалась мебель, доставались парадные сервизы и чистилось серебро. Прислуга забыла о том, что такое сон. Все находились в приподнятом настроении, мама металась между модисткой, кухней, погребом и лавочниками, отдавала распоряжения, лично проверяла заказы, руководила рабочими, срочно настилавшими новый паркет в гостиной и вестибюле, по-новому расставляла мебель. Мы, дети, путались у всех под ногами, пребывая в состоянии восторженного ожидания испанских кузенов, старшего, уже взрослого молодого человека по имени Рышард, названного так в честь отца, сеньора Рикардо, и младшего, нашего ровесника, Энрико.

Они приехали наконец. Я помню радостные возгласы, смех, объятия и поцелуи! Тетя Эва в собольей шубе, шляпе с вуалью, холодная и румяная с мороза, с мужем – сеньором Рикардо и сыновьями: смуглым, поразительно красивым синеглазым Рышардом и маленьким тощим Энрико. Они казались гостями из сказки, такой далекой нездешней жизнью веяло от них. Мама моя расплакалась от радости, за ней – тетя Эва. Мужчины снисходительно переглядывались.

Сказать, что тетя Эва была красавицей, – ничего не сказать. Красавиц на земле много. Она была ослепительно хороша! От ее красоты дух захватывало, и сжималось сердце от непонятной печали даже у меня, ребенка. Она казалась мне сказочной принцессой. Синеглазая, светловолосая, настоящая северная красавица, цветок польский… Наверное, тогда я впервые понял, что такое женщина. Не мама или тетки и их знакомые, а настоящая женщина! Ее голос – теплый и нежный, ласковый взгляд, и глаза – то синие, как ночное небо, то яркие, как васильки… В ее присутствии даже самый бездарный человек становился поэтом. Именно тогда я и написал свои первые стихи. Такие, как Эва, рождаются раз в сто лет, а то и реже. За всю свою долгую жизнь я не встречал больше женщины, похожей на нее.

Мы, поляки, как дети, любим блестящие пуговицы и звонкие побрякушки. То, что наша Эвуня теперь графиня, что у нее родовой замок в Испании, придавало ей в глазах окружающих особый блеск. Сеньор испанец был не так хорош собой, вернее, вовсе не хорош, очень немолод и совсем не походил на принца из сказки. У него была внушительная внешность, умные глаза, обильная седина на висках и в небольшой бородке. Он словно сошел с картины Веласкеса, и ему очень подошел бы средневековый костюм с круглым гофрированным воротником. Он редко смеялся, постоянно курил вонючие сигары, беседовал с мужчинами нашего многочисленного семейства о политике, самым подробным образом отвечая на вопросы о будущем Европы. Возможно, их рассуждения казались ему, старому опытному дипломату, наивными, но, если даже так и было, он не давал этого понять ни взглядом, ни жестом.

Я сейчас думаю, что приехал он в Варшаву неспроста, а с определенной миссией, скорее всего, по поручению германского правительства, так как последние восемь лет жил с семьей в Берлине. Обстановка в Европе была напряженной, все разговоры велись о войне. В Германии фашисты находились у власти, германская дипломатия прорабатывала возможность создании оси Япония – Германия – Россия в будущей войне против европейских стран, а Россия, в свою очередь, спешно перевооружалась. Знаешь, Стах, я прочитал в мемуарах одного видного русского военачальника, что Россия накануне войны намного превосходила по технологии вооружения Германию. Она готовилась к войне, несмотря на подписание мирного договора. И России, и Германии этот договор нужен был лишь для выигрыша времени. У России не оставалось военных кадров, старая гвардия была полностью уничтожена. Неизвестно, как сложились бы судьбы Европы, если бы Сталин не уничтожил почти всю советскую военную элиту. Гитлер опасался союза Польши и России – в этом случае наша страна стала бы «северным коридором» в Европу для русской армии. И сеньор Рикардо, как я думаю, явился в Польшу прощупать почву насчет возможности создания этого союза.