Письма сыну - Евгений Леонов

А помнишь, когда ты в школе учился, я тебе читал про Пушкина. Пушкин умер, и в газете написали: «Солнце русской поэзии закатилось… он ушел в середине своего великого поприща…» И как власти взъярились: «Что это такое – солнце русской поэзии? И какое такое великое поприще? Разве Пушкин был полководец? Военачальник? Разве он на государственной службе состоял?… Стишки писать – не великое дело»… и т. д. Помнишь ли, как ты плакал: Пушкина убили, а они продолжают…

Теперь не то, теперь поэтов хоронят, как полководцев. Но и теперь многие не понимают, что такое Поэт, Артист среди людей. Это извечно для мещанства.

Иной уверен, что в очереди выстоять, а потом какие-нибудь джинсы втридорога продать куда труднее, чем музыку сочинять. Композитор, тот вообще дома сидит, на службу не ходит, даже и на машинке не печатает, так только, точечки да крючочки рисует или вовсе песни поет.

Я вот как вспомню лицо Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, так думаю: видно, этому человеку действительно все страдания человеческие известны были, оттого и музыка такая.

В народе русском никогда этого пренебрежения к художеству не было, это грязь наносная какая-то. Я вот все хочу тебе достать книгу Белова – Василий Белов написал очерки о народной эстетике, «Лад» называется. Я в журналах читал, но потом книга вышла. Будь моя воля, я бы ввел ее в вузовские и школьные программы как обязательную литературу. Это не знаю даже с чем сравнить, в наши дни-то точно ничего рядом не поставишь. Там нравственное сознание определяет систему ценностных ориентаций в жизни и в искусстве – и никаких ошибок, и все так ладно, естественно, убедительно. Так вот, как беловский мужик, скажу тебе, в чем суть. Если у мастера-шахтера сын пьяница и не выдерживает смены в забое, разве не позорно закрывать его своей спиной? То же и в театре, точно так. Проблемы, которая так тебя волнует, просто нет. Ее, кстати, со свойственным ему сарказмом снял с повестки дня Гончаров: «Можно по блату получить роль, но нельзя ее по блату хорошо сыграть». Выбрось все это из головы. Вернешься из армии через два года в театр – и играй, играй хорошо. Люби в искусстве труд, а не славу. И будешь ты Андрей Леонов, а я согласен быть твоим отцом.

Леонов

Москва. 24.XII.81

Здравствуй, Андрюша,

как ты там, не грустишь? Решил тебя повеселить накануне Нового года. Я тебе, кажется, говорил, что фирма «Мелодия» пригласила меня записаться на пластинку и я спел раз пять или десять песенку Марка Карминского «Из чего только сделаны мальчики». Конечно, композитор был на записи, бледнел, холодел, но по дружбе, я думаю, виду не подавал, когда я ошибался. И представь мое удивление, когда я услышал сегодня на пластинке вполне приличное, правильное исполнение, так ловко подмонтировали фонограмму, что люди и впрямь подумают, что Леонов поет. Но чтобы ты, сыночек, не думал, что я пою от наглости, решил рассказать тебе одну давнишнюю историю, из которой следует, что я пою с разрешения Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Так что имею полное право – и пою.

Это было в шестидесятых годах, я готовился сниматься в фильме «Москва – Черемушки». Это была оперетта Шостаковича. И вот в один прекрасный день слышу: придет Дмитрий Дмитриевич слушать, как мы поем. Одним словом, мы все поем как можем, а композитор все это терпит. Наконец он говорит, что поют все плохо, но одного актера утвердить можно – тут Дмитрий Дмитриевич указывает на меня, – он, говорит, ни в одну ноту не попал, но все спел – такого я еще никогда не слышал.

В Театре имени Ленинского комсомола теперь, по-моему, все поют. И правильно делают. Некоторые ребята, конечно, очень музыкальные и поют обаятельно, но и те, кто не умеет, тоже втягиваются. Так что ты времени не теряй, тренируйся на походных песнях и дудку свою не бросай. Раньше твоя дудка смешила меня и даже немного раздражала, а сейчас думаю: вполне возможно, что она тебе и на сцене понадобится. Так что дуй! И голос тренируй! И поскорее возвращайся – вместе на радостях запоем.

Отец

Москва. 8.I.82

Здравствуй, Андрей.

Если берешь в руки хорошую современную пьесу или сценарий, чувствуешь себя счастливчиком. Не сомневаюсь, что в каждом из нас, в каждом искреннем художнике живет потребность сыграть своего современника, получить возможность открытого и прямого разговора о жизни, о трудных вопросах времени и о себе. Таким материалом для меня стали фильмы «Белорусский вокзал» и «Премия». Мои герои – слесарь Приходько и бригадир Потапов – хотя и не в чинах, но люди большие, настоящие. В театре, к сожалению, такой роли пока нет.

На днях была читка на худсовете: читали пьесу «Три девушки в голубом» Людмилы Петрушевской. Я слушал затаив дыхание. Пьеса интересная, острая, злая. Автор – молодая женщина с потрясающим слухом на современные ритмы, слова, эмоции. Все говорят о новой волне в драматургии, о поколениях молодых писателей, пришедших в театр, но что-то туго пробираются они к свету рампы. А по-настоящему надо бы дать им дорогу и серьезно обсудить, что они принесли, что утверждают. Это люди думающие и способные, их суждения, если даже не всегда верные и убедительные, все же интересны и полезны обществу.

Больше всего в людях я ценю доброту, душевность. Доброта, по-моему, начало всех начал, отличительный признак человека. В героях я тоже прежде всего ищу способность к добру, стремление делать добро, и если это есть, я уже верю, что роль получится. Вообще-то, я думаю, совсем не способных к добру людей нет. Бывает, что человек ожесточился и ему кажется, что в душе его нет места для доброты, но это ошибка, это временно: не совершая добрых дел, человек чувствует себя неуютно в этом мире.

В пьесе Петрушевской я вижу это нервное утверждение, что без света доброты – человек пустой сосуд. И вся неприглядность жизни, несостоятельность героев пьесы оттого, что они забывают в суете, в сутолоке будней, что этот свет в них есть. А когда он пробивается, когда чувствуешь его приближение, восстанавливается равновесие, и у меня лично не осталось ощущения мрака.

Пьесу постараюсь тебе прислать.

Отец

Москва. 25.I.82

Андрюша,

сегодня был в Театре имени Станиславского, снимали сцену из спектакля для телевизионной передачи. Когда вошел, почувствовал какое-то волнение, даже грудь сдавило, ведь здесь прошла моя молодость. Здесь, под этой крышей, началась моя трудно-счастливая дружба с Яншиным.

Работа над образом Лариосика в спектакле «Дни Турбиных»… Я и сейчас помню, как тридцать раз выходил на эту сцену, чтобы сказать: «Вот я и приехал», но Яншин качал головой. Надо было осознать, кто ты и как приехал, что творится в твоей душе и какой у тебя голос и манера говорить, ведь манера говорить идет от самоощущения человека… В самом деле, скромный человек говорит иначе, он больше видит и слышит окружение… Надо было осознать, куда ты пришел, кто эти люди, ощутить беспокойство, как будешь принят этими людьми. Столько тонкостей, едва уловимых, не знающих словесного выражения нюансов поведения отражают психологический климат каждой сценической минуты. Собственно, тогда я понял, что Яншин все пропускал через правду. И еще я понял, что искусство простоты – самое трудное искусство. Яншин не признавал «работы на публику», он учил нас, молодых актеров своего театра, жить в образе, не заботясь о том, как сорвать аплодисменты. Он требовал, чтобы актеры думали, додумывали характер и находили его проявление в себе.