Черный буран - Михаил Щукин

— Не шибко у меня прояснило — куда нам путь держать. Делать-то, однако, нечего, поедем. А там, глядишь, и разберемся. Только спросить хочу, Анатолий Николаич, кто нам пряников-то с коврижками напечь посулился?

— А вот когда довезешь — сам увидишь.

— Ладно, посмотрим.

И они двинулись в глубину соснового бора, по бездорожью, по нетронутому снегу, закладывая длиннющие дуги объездов, чтобы миновать глубокие лога, которых оказалось вовсе не два, а четыре. Только к вечеру, когда уже стало темнеть, они смогли выбраться к протоке, но здесь заблудились окончательно — вокруг непролазный чащобник, снег по самое лошадиное брюхо, а по снегу, ровному и непримятому, лишь смутно маячили в наползающих сумерках мудреные петли заячьих следов.

Обижаев и Филипыч решили заночевать, чтобы утром, при солнечном свете, осмотреться и тогда уже выбирать дальнейший путь. Лошаденку выпрягли, бросили ей сенца из саней, в снегу вытоптали небольшую полянку и на ней развели костер. Бойкий огонь весело взялся за сухой валежник, и наползающие из кустов сумерки отскочили от вытоптанной полянки. Всухомятку, отогрев на костре заледеневший за день хлеб, поели, натопили в котелке снега и запили горячей водой скудный ужин.

— Ложись, дед, в сани, подреми, а я посижу пока, покараулю, — Обижаев устроился на валежнике и смотрел, не мигая, на пляшущий огонь.

— Да и ты ложись, — предложил Филипыч, — кого тут караулить — ни единой живой души нету!

Но Обижаев не отозвался, продолжая неподвижно сидеть у костра. Филипыч потоптался и улегся на сани, зарывшись в сено. Глухая тишина зимней ночи плотно встала вокруг, и только распряженная лошадь время от времени нарушала ее, переступая с ноги на ногу на голосистом снегу.

Так их и взяли: Обижаева, задремавшего у костра, и Филипыча, спокойно сопевшего в санях. Бесшумно выскользнули из темноты вооруженные люди на лыжах, кувыркнули их на землю, завернули руки и связали.

И столь они сноровисто и беззвучно это проделали, что ни Обижаев, ни Филипыч даже не успели охнуть. Сидели на снегу, спина к спине, оба бледные при свете костра, потерянно озирались, стараясь разглядеть вооруженных людей, которые деловито разворошили сено в санях и, ничего не найдя, стали заводить смирную лошадку в оглобли.

— Пропал я, Анатолий Николаич, — прорезался у Филипыча голос, — отберут у меня худобу. Как бы самого не порешили.

Обижаев не отозвался. Чуть приподняв голову, он внимательно смотрел на снующих вокруг людей, словно пытался в неверном свете костра кого-то узнать среди них. Вдруг озаренно улыбнулся и громко окликнул:

— Степан! А как твоя нога поживает? Не болит?

Степан подскочил к нему, наклонился, вглядываясь в лицо, и удивленно закричал:

— Ребята! Это ж доктор! Анатолий Николаич, вас как занесло?!

— Попутным ветром. Давай, Степан, развязывай меня, и деда тоже развязывай. Ведите к Василию Ивановичу.

— Да какой разговор! Я скоренько, мухой! — Степан присел на корточки и быстро распутал веревочные узлы, освободив руки Обижаеву и Филипычу.

Они поднялись на ноги. Их тут же, с любопытством разглядывая, тесно обступили молодые парни. В свете костра тускло взблескивали штыки винтовок.

— Э, чего растопырились? — по-командирски прикрикнул Степан. — Лошадь запрягай! Разворачивай сани! Напрямую тут никак не проехать, Анатолий Николаич, в объезд надо. Садитесь, а мы на лыжах за вами. Семка, давай вперед, дорогу им показывать будешь.

Костер, закиданный снегом, нехотя потух и сердито шипел. Луна, поднявшаяся на полную высоту, высветила странную процессию: на широких охотничьих лыжах впереди шел Семка, выбирая извилистый путь между деревьями, следом — подвода, на которой сидели Обижаев с Филипычем, а за подводой, цепочкой, растянулись парни. Последним, зорко оглядываясь по сторонам, весело шаркал лыжами по снегу Степан.

— Они кто? — шепотом спросил Филипыч у Обижаева. — Они чего тут в бору делают? Белые или красные?

— Вольные люди, без цвету они, дед. У этого парня, у Степана, летом прошлого года заражение случилось, ногу сучком напорол. Вот они меня сюда и привезли, тепленьким из постели вынули и доставили. Парня я вылечил, видишь, как бегает.

— А зачем они нам нужны? Коврижек с пряниками напекли?

— Вполне возможно, что и коврижками угостят. Ты, дед, не торопи события, всему свое время. Главное — добрались.

Коврижек и пряников Василий Иванович Конев на стол им не выставил, но накормил от души: сало, картошка, хлеб, соленая капуста, предлагал еще и самогонки, но Обижаев отказался, а Филипыч смущенно крякнул и неопределенно помотал головой — ждал, наверное, второго приглашения. Но его не последовало. Василий сразу же приступил к расспросам:

— Какая нужда привела, Анатолий Николаевич?

Обижаев отложил ложку и поднялся из-за стола:

— Давай на улицу выйдем, Василий Иванович, душно тут у тебя. Ты ешь, ешь, дед, не торопись. Мы тут пройдемся, остынем маленечко и вернемся…

Филипыч согласно кивнул и круче навалился на еду.

Выйдя из избы, ежась после тепла на морозе, Обижаев и Василий неторопливо пошли по расчищенной дорожке вдоль частокола, и темные тени в лунном свете тянулись за ними длинные и тонкие, будто обтесанные. Едва слышно поскрипывал снег.

— Какая меня нужда привела? — медленно и не торопясь, в такт шагам, заговорил Обижаев. — Лично у меня, грешного, никакой нужды нет. Поэтому без предисловий. Некоторое время назад среди больных тифом, снятых с поезда и доставленных в нашу заразную больницу, оказалась Антонина Сергеевна Шалагина. Она…

Договорить Обижаев не успел. Василий резко крутнулся на каблуках своих щегольских сапог, цепко ухватил его руками за меховые отвороты пальто, вздернул так, что у доктора свалилась с головы шапка.

— Жива? — выдохнул Василий.

— Жива, Василий Иванович, жива. Только сначала меня отпустите, а то пуговицы оборвете. Человек я холостой, и пришивать мне их некому.

Василий смущенно опустил руки. Обижаев подобрал шапку, отряхнул ее, натянул на голову и по-прежнему медленно, не торопясь, продолжил:

— Я переправил Антонину Сергеевну к этому деду, Филипычу, бывшему шалагинскому кучеру, но ее оттуда выкрали неизвестные. В бреду Антонина Сергеевна повторяла, как я понял, пароль, и еще при ней было письмо. Иными словами, прибыла она в наш пропадающий Новониколаевск не просто так, а с каким-то неизвестным мне заданием. Я пытался ее отговорить, доказывал, что всякая борьба и война сейчас бесполезны. Убедил или нет — не знаю. Твердо известно лишь то, что она исчезла. Всяческие подробности опускаю. Вот поэтому я и здесь, помня о той давней истории между вами и Антониной Сергеевной. Скажите мне только одно: я напрасно приехал или нет?

Будто не услышав его вопроса, Василий сквозь зубы, едва слышно, вышептал:

— Да я весь город наизнанку выверну!