Чосер - Питер Акройд

Реализм метода Чосера сказывается и в его настойчивом желании то и дело прерывать плавное течение повествования, что сообщает эффект новизны его произведению. Приставы обычно оглашали приговоры – о виновности или о подозрении местного церковного суда в наличии преступления. Профессия эта была всеми ненавидима, ибо приставам были свойственны лживость и корыстолюбие. Кармелита же в свой черед славилась жадностью и половой распущенностью. Сталкивая их в перепалке, Чосер осуждает суетность церковных служителей и общую безнравственность Церкви, что вовсе не делает его, однако, сторонником Уиклиффа или предтечей протестантизма, как о том заявляли некоторые его комментаторы. Важнее, что и тут проявляется его дар сатирика и ирониста.

Следующие два рассказа в исследованиях обычно именуются “фрагмент IV” или же “группа Е”. Так пытаются организовать явную чосеровскую хаотичность. “Рассказ Студента” посвящен теме женской верности и женского долготерпения, торжествующим вопреки тем жестоким испытаниям, которым подвергает их грубость супругов и поныне, и Чосера в ней волнуют главным образом страдания женщины, в чем проявляется свойство Чосера, которое вернее всего можно назвать добросердечием, как утверждает пословица, к которой он не раз прибегает и сам: “В добром сердце и жалости место найдется”. “Рассказ Купца” дает другой поворот этой теме, повествуя о молодой женщине, попавшей в ловушку неравного брака с пожилым рыцарем. Очутившись впервые с ним в постели, юная супруга наблюдает неприглядное зрелище:

Так пропыхтев до самого рассвета,

Хлебнул кларета он и, на кровать

Усевшись, стал супругу целовать

И громко петь с гримасою влюбленной.

Казалось, жеребец разгоряченный

Сидел в нем рядом с глупою сорокой,

Болтающей без отдыха и срока.

Все громче пел он, хрипло голося,

А шея ходуном ходила вся[30].

В этой поэме, однако, жена отомстила мужу самым непосредственным и непристойным образом. Чосер чувствует себя обязанным извиниться за грубости в описании:

Простите, дамы, если я нарушу

Приличья, – безыскусствен мой язык.

Рубашку поднял Дамиан и вмиг

Проник – куда вам всем небось известно…[31]

Точно так же история, рассказанная сквайром, противостоит супернатурализму “Рассказа Франклина”, хотя оба повествования и тяготеют к гиперболизму, так отвечающему вкусам Средневековья.

Было бы излишне детально описывать каждый из рассказов, но особенности некоторых из них заслуживают внимания. Один из рассказов, излагаемый как бы самим Чосером, является первой пародией, появившейся в английской литературе. “Рассказ о сэре Топасе” имитирует ранние английские романы, написанные так называемым “хвостатым стихом”, где последний стих строфы не рифмуется. Чосер прекрасно передает туманную велеречивость этих старинных произведений, подражая их стилю:

В приходе Покринге был он

В заморской Фландрии рожден,

Как это мне известно,

Его отцу был подчинен

Весь край кругом, – он был силен

По милости небесной…[32]

Если справедливо мнение, что удачно пародировать можно только то, что любишь или чем восхищаешься, то нетрудно понять, почему для пародии Чосер избрал именно эту литературную форму Собранные в бесчисленных рукописных сводах, эти романы составляли основной круг чтения молодого Чосера, они воспитали его, привив ему вкус к английской поэзии, и, как бы возвращаясь теперь к истокам, поэт оценивает пройденный путь и собственные достижения на поприще англоговорящей поэзии. Нигде это не выражено так ясно, как в “Рассказе Монастырского капеллана”, “животном фаблио”, заимствованном из французских источников, но пересказанном с таким юмором и блеском разнообразных деталей, что произведение это может считаться образцом стилевого изящества. Рассказ о петухе Шантеклере и курочке Пертелот выдержан в псевдогероическом стиле, где ложный пафос, возвышенность и ученость смешиваются с фарсом, а сумятица образов и деталей не нарушает плавности повествования, делая поэму одним из самых художественных творений Чосера.

Оканчиваются “Кентерберийские рассказы” коротким прозаическим, похожим на проповедь трактатом о покаянии – его природе и пользе, и так называемым “отречением” Чосера “от всех моих переводов и писаний, исполненных земной суетности”, включая “Троила и Хризеиду” и даже “Кентерберийские рассказы”, “где властвует грех”, “отречение” это нередко ставит в тупик исследователей. Но и трактат, и “Отречение” кажутся излишними, только если рассматривать “Рассказы” с точки зрения чисто эстетической, но такой взгляд на литературу присущ лишь современному миросозерцанию. Во времена Чосера “литературы как таковой” не существовало, в ней видели скорее зеркало действительности и модель поведения человека в окружающем мире. В таком контексте “Рассказ Священника” вполне логично заключает собой произведение о людских слабостях и недостатках. К тому же “Рассказ Священника” представляет собой компиляцию переводов двух латинских источников – трактатов о покаянии монахов-доминиканцев XIII века, что, в свою очередь, доказывает неправильность трактовки “Рассказов” как произведения сугубо личного и выражающего собственную точку зрения автора. “Отчуждение” от своих творений было обычным приемом, гарантирующим серьезность намерений автора. Выражением личных стремлений рассказчика оно может считаться не более, чем может считаться тождественным личности поэта сам рассказчик. Вот почему “Кентерберийские рассказы” – произведение во многих отношениях безличное. Несмотря на ироничность, а порою и непристойность повествования, чередование в нем эпизодов бытовой драмы с эпизодами высокой комедии, автор постоянно блюдет дистанцию и свойственную великому искусству отстраненность. Это качество поэзии Чосера хорошо уловил Уильям Блейк, давший ей такую выразительную характеристику: “Характеры чосеровских пилигримов существуют во всех временах и у всех народов, определяя собой эти времена и народы; эпохи следуют одна за другой, одна кончается, другая начинается, смертным они видятся различными, но для бессмертных время представляется единым, ибо человек все тот же и характеры множатся, лишь повторяясь вновь и вновь, и у людей это так же, как у растений, животных, минералов; мир все тот же, и ничего нового в нем не возникает. Случайное может быть различным, но сущности не меняются и не подвержены тлению”.

Чосер же является “великим поэтическим наблюдателем мира людей, каждая эпоха рождает одного такого наблюдателя для того, чтоб выразить себя и увековечить свои деяния”.

Однако “случайное” принадлежит времени, эпохе, через которую проходит человечество на своем паломническом пути. Вот почему один из планов “Кентерберийских рассказов” – это экспериментирование с многообразием; книга прославляет это многообразие, славит изменения и перемены. В меняющемся несовершенном мире огромное значение приобретают вариативность и внезапность перемен. Многие рассказы передают это ощущение разнородности, опыт столкновения с ней и переживания ее. Как в ряде случаев формулирует это Чосер, “народ различный говорит различно”, “различны люди и различны речи” и “когда-нибудь другой расскажет по-иному”. Этого философского принципа, если позволительно прибегнуть к анахронизму, Чосер будет придерживаться на протяжении всего повествования: принципа различия в выражении. Различия рождаются и от смешения французских или латинских заимствований с местной англосаксонской речью. Мы уже отмечали контрасты повествования: как встречаются на одном паломническом пути аббатиса и повар, “мужланы” и “джентльмены”, так же сталкиваются и контрастируют речь возвышенная с непристойностью фаблио. Иногда в одном рассказе соединяются элементы несовместимые. Чосер создает новый формат, придавая новую свежесть и жизненность старым легендам и историям, рассказанным по-новому, в новых обстоятельствах и самыми различными людьми. “Реализм” Чосера, за который он удостаивается похвал со стороны писателей и критиков, имеет истоком именно это многообразие характеров и судеб, воспроизводящее и отражающее многообразие самой жизни.