Тайна мадам Лефевр - Джулия Джастис

Она остановилась столь внезапно, что он едва успел затормозить, не выдав своего присутствия. Однако она была столь сосредоточенна, что, даже врежься он ей в спину, ничего не заметила бы. Уилл уже успел оценить всех людей, находящихся в поле ее зрения, но не смог понять, кого она ищет. Тут одна из нянь закричала:

– Нет-нет, неси мячик обратно ко мне, mon ange! А я брошу его тебе снова, Филипп.

Элоди резко втянула в себя воздух, заставив Уилла пристально на нее посмотреть. Она стояла, не шевелясь и не сводя взгляда с маленького темноволосого мальчика. При этом она с такой силой сжимала корзину с апельсинами, что побелели костяшки пальцев. На ее лице отражались надежда, радость и тревога.

Филипп. Филипп. Прозрение обрушилось внезапно, точно несущийся на полной скорости экипаж, разом лишив всех мыслей.

«Семейное дело», – сказала она. Не любовника она так отчаянно стремилась отыскать, но маленького мальчика с такой же, как у нее, улыбкой и глазами. Элоди Лефевр вернулась в Париж, чтобы найти своего сына.

Размеренным шагом Элоди приблизилась к детям, играющим на траве у мощеной allée[18]на Королевской площади. Ее сердце бешено колотилось в груди, кожу покалывало, будто материнская любовь, долго томившаяся в ней, пыталась вырваться на свободу и прилететь к Филиппу прежде, чем она сама достигнет его.

Кухарка в особняке Ларошери сообщила ей, что Филипп по-прежнему живет в Париже, а прямо сейчас играет с няней всего в нескольких кварталах отсюда. Элоди отчаянно захотелось увидеть его, снова заключить в объятия. Она яростно переводила взгляд с одного ребенка на другого, мысли в голове неслись вперед, точно стая преследующих лисицу гончих.

Его волосы по-прежнему черные как смоль, а глаза точно два уголька, светящиеся любопытством? Он, должно быть, похудел и уже ничем не напоминает пухлого малыша, которого ей пришлось оставить. Он превратился в подвижного, любящего играть мальчика, достаточно большого, чтобы можно было сажать его на лошадь. Нравится ли ему до сих пор играть с мячом и солдатиками, выпрашивает ли он по-прежнему сладости?

Тут она увидела его. Сердце остановилось, ноги будто приросли к земле, перед глазами все поплыло.

Филипп оказался выше, чем она ожидала, его лицо заострилось, щечки раскраснелись от игры, кожа сияла здоровьем, глазенки блестели. Он заливисто смеялся, гоняясь за мячом. Заметив непослушный завиток волос, спадающий на его лоб, Элоди почувствовала, как от радости сжимается сердце.

Осмотрев его фигурку, она обнаружила, что на нем модная одежда, пошитая из качественных тканей и хорошо сидящая. Няня смотрела на него с приязнью, неподалеку стоял дородный лакей, зорко наблюдая за происходящим.

Терзавшее Элоди опасение тут же развеялось. Она всегда винила себя за то, что распознала ловушку, лишь угодив в нее, но, по крайней мере, в одном она не ошиблась: у графини де Ларошери о Филиппе заботятся и хорошо с ним обращаются.

«Но ведь он принадлежит мне», – с яростной решимостью подумала она. Несмотря ни на что, ей удалось пережить выпавшие на ее долю суровые испытания и вернуться в Париж. Теперь она заберет сына, и только смерть может ей в этом помешать.

Тело Элоди сотряс мощный приступ эмоций, едва не заставивший броситься к сыну и обнять его. Она нервно вдохнула, пытаясь справиться с порывом. Филипп не видел ее полтора года, которые для маленького ребенка казались вечностью. Нельзя напугать его, нужно подойти спокойно, чтобы он ее заметил, присмотрелся, заново открыл.

Затем она придумает, как выкрасть его.

Трясущимися руками удерживая корзину, Элоди сошла с дорожки на траву, медленно зашагала к сыну и только со второй попытки сумела выговорить:

– Не хочешь ли апельсин, молодой человек?

Он поднял голову, переведя глаза с корзины на ее лицо. Элоди затаила дыхание под его пристальным взглядом, отчаянно желая, чтобы в его черных глазенках, таких же живых и бойких, как всегда, мелькнул проблеск узнавания. Мгновение спустя Филипп отвел взгляд, будто решив, что Элоди не представляет для него интереса.

– Жан, дайте мне апельсин, – скомандовал он лакею, после чего снова повернулся к няне: – Бросьте мяч снова, Мари, сильнее. Я уже большой мальчик. Посмотрим, как быстро я его поймаю?

Подняв руки над головой, он отбежал от няни, ожидая, когда та метнет ему мяч. Чувствуя, как в душе шевелится ужас, Элоди поставила корзину на землю и поспешила за ребенком.

– Ну же, юный джентльмен, – уговаривала она. – Позволь показать тебе мои прекрасные апельсины. Они доставят не меньшее удовольствие, чем мяч.

– Не сейчас, – заявил он, отмахиваясь от нее и не сводя глаз с няни.

– Нет, подожди, пожалуйста! – вскричала Элоди, хватая его за руку.

Филипп вырвался, но Элоди не оставляла попыток снова обратить на себя его внимание, заставить увидеть.

Мальчик посмотрел на нее, и удивление в его глазах сменилось тревогой. Подбородок его задрожал, и он позвал:

– М-мари!

Элоди поняла, что он не узнал ее. Хуже того, она напугала его! Ошеломленная, она в ужасе смотрела на сына, не говоря ни слова, ощущая, как мучительно сжимается грудь и становится трудно дышать.

Высокий лакей, лицо которого не сулило ничего хорошего, грубо оттолкнул ее от ребенка.

– Что это ты задумала, а? – прорычал он. Филипп тем временем бросился бежать к няне. – Да я на тебя жандармов натравлю!

Рядом с Элоди оказался Уилл. Обняв ее за плечи, он успокаивающе махнул лакею:

– Она не хотела вреда, месье. Просто пыталась угостить мальчонку апельсином, вот и все. На жизнь-то нужно как-то зарабатывать, сами понимаете.

– Лучше бы продала свои апельсины на рынке, – проворчал мужчина и, развернувшись, зашагал обратно к няне, которая, отдав ему мяч, взяла мальчика на руки и, опасливо косясь в сторону Уилла и Элоди, побрела прочь. Лакей двинулся следом.

Филипп, уткнувшийся головой ей в плечо, даже не оглянулся.

«Раньше он так же прижимался к моему плечу», – подумала Элоди, терзаемая чувством утраты. Неужели с тех пор прошло так много времени? Могли ли полтора года разлуки напрочь стереть из его памяти три года материнской любви и заботы?

Чувствуя себя отринутой, она стояла, глядя им вслед, до тех пор пока они не скрылись за поворотом аллеи, ведущей к воротам, с трудом веря в происходящее.

Тревоги и беспокойства, страхи и сомнения грозили вот-вот разорвать ей грудь на части. Она зашагала вперед по дорожке, надеясь на облегчение, но головокружение и тошнота все не проходили. Она лишь смутно осознавала присутствие рядом Уилла Рэнсли.

Как мог Филипп забыть ее? Его лицо было первым, что она видела мысленным взором, просыпаясь по утрам, и последним, когда засыпала. Она гадала, что он делает, здоров ли.