Хозяйка тайги - Оксана Духова

Лобанов чертыхнулся себе под нос и пошел к саням. Мужички сдернули с голов мохнатые меховые треухи и прижали к груди.

– Довольно ль с собой взяли? – грубоватым тоном обратился к ним Лобанов. – На всех-то хватит?

Один мужик важно кивнул в ответ.

– Не извольте сумлеваться, ваш благородь! Хватит! У нас завсегда с запасом. Пермь-то как-никак воротами поясу Каменному служит… там этот товарец ходовым считается, – и хохотнул невесело.

Лобанов подошел к первым саням. Поколебавшись мгновение, откинул полог дерюжчатый в сторону. На утреннем солнышке блеснули кандалы.

Добротные новые оковы. Цепи, достаточно длинные для того, чтобы не мешать широкому мужскому шагу, и достаточно тяжелые для того, чтобы тащить их было трудом нелегким через тысячи верст, сквозь дождь и бурю, звенящий мороз, густыми хлопьями падающий снег и немилосердно палящее солнце. Через леса и болота, по горам и бескрайним просторам.

Сибирь приветствовала свои жертвы звоном железа.

Полковник Лобанов торопливо отвернулся от саней.

– Стража! – крикнул он на всю станционную площадь. – Будите заключенных! Алеша?

– Да, ваше благородие? – мрачный смотритель сложился почти вдвое.

– Можно на время запереть женщин?

– А чегой-то нельзя, ваше благородие? Еще как можно-с! Это мы запросто!

– Тогда поторапливайся! Запри их.

Алексей резво бросился запирать все двери станционные. Пермяки взялись за уздцы и завели сани в сарай. Холодное зимнее солнце равнодушно следило за творящимся на земле.

Лобанов поджал губы. «Скоро Рождество Христово, – подумал он. – А потом как доберемся до Урала, они к оковам уже подпривыкнут».

Ему было по-собачьи тоскливо, хоть в голос вой.

Из флигеля, где содержались осужденные, послышались громкие крики раздаваемых команд. Конвой кричал:

– Быстрее! А ну, быстрее! Пошевеливайтесь, сучий потрох!

Появились каторжане. У Лобанова на мгновение обмерло от боли за них сердце, когда он увидел их, в заношенных робах, с попонами на плечах, невыспавшихся, грубо вырванных из сострадательного забытья такой короткой ночи, гонимых, словно стадо на бойню.

Пермяки в сарае испуганно жались к саням. Пока что железа были прикрыты дерюгой, но генерал Муравьев внезапно почуял недоброе, крикнул отчаянно:

– Братцы, они еще какую-то пакость над нами удумали! Вы только гляньте на те рожи разбойные!

– Мы всего лишь честные ремесленники, свое дело знаем, – обиженно отозвался один из пермяков. – Наша ли вина, что вас в Сибирь погнали? Нам за работу платят, человеку деньги нужны, чтобы жить.

Заключенных согнали в сарай, ворота закрыли. Полковник Лобанов поставил у сарая группу вооруженных до зубов солдат.

– У меня для вас сообщение, господа! – крикнул Лобанов, устраиваясь на облучке первых саней. Нестерпимо болела нога. – Мы почти добрались до Урала. За ним начнется Сибирь.

– Урок географии тоже входит в наше наказание? – хмыкнул кто-то из декабристов.

Полковник Лобанов вздохнул. Он глянул на Трубецкого и Муравьева, стоявших в первом ряду, и внезапно почувствовал, как сжимается горло от болезненного спазма.

Полковник махнул головой пермским кузнецам, и те сдернули дерюгу со своего товара. В слабом свете блеснули новехонькие кандалы.

На мгновение в сарае воцарилась мертвая тишина. У заключенных перехватило дыхание, солдаты покрепче сжали приклады ружей.

Вот оно, сейчас раздадутся крики ужаса. Сейчас полетят в небо к Богу проклятия, стоны, плач людской.

Они даже не шелохнулись. Молча смотрели на груду цепей. А потом в полнейшей тишине Муравьев произнес очень тихо и спокойно:

– Я никогда не надену на себя эти украшения.

Полковник Лобанов глянул на Муравьева и с досады стукнул кулаком по деревянному своему протезу.

– Я тоже вот ношу это украшение во славу России…

– Вы потеряли ногу в бою!

– А вы заработали железа в революции.

– Но я – офицер! – сорвавшись, закричал Муравьев.

– Вы были офицером, граф. А теперь вы ссыльнокаторжанин, – Лобанову стало нестерпимо жарко. Он должен быть суров с ними! – Выходите по одному! Штанину задрать! Сесть на козлы.

Никто даже не шелохнулся.

– Люди, – устало произнес Лобанов. – Не вынуждайте меня поступать с вами бесчестно. Так должно быть. Идите же! Вы знаете, что такое приказ. Приказ не оспоришь ни сердцем, ни разумом. Приказы должно исполнять. Я прошу вас, я прошу вас всех…

– Он прав, – князь Трубецкой первым шагнул из толпы. – Нет смысла сопротивляться. Мы больше не вольны в себе. Мы должны повиноваться. Будем же благоразумны, господа.

Он сел на козлы, закатал брючину и закрыл глаза. Кузнец схватил цепь. Замки щелкнули. Трубецкой все сидел. Рот его чуть приоткрылся, как будто князю не хватало воздуха, ему казалось, что по ногам его бегут ледяные мураши, полностью парализуя все тело.

– Следующий, пожалте, – равнодушно произнес кузнец-пермяк. Он заковал в железа не одну сотню осужденных. Он пережил и ругань, и проклятия, и угрозы, слезы и молитвы… Для него эта работа была такой же обыденной, как и любая другая. То ли лошадь подковать, то ли человека упаковать в кандалы – да какая, в сущности, разница?

Трубецкой медленно поднялся. Запинаясь сделал пару шагов. Тяжелая цепь билась о землю. Князь с трудом поднимал ноги и вдруг покачнулся. Борис Тугай рванулся вперед, подхватил Трубецкого и отвел в сторону.

– Сколько ж они весят-то, – жалко улыбаясь, пробормотал Трубецкой. – Это ж на весь мир позор и отчаяние, к ногам привешенное.

Он оглянулся на Муравьева.

– Давайте, теперь вы, граф…

И Муравьев не стал сопротивляться. В своем новеньком фраке он подошел к козлам и осторожно присел на них. Кузнец равнодушно глянул на генерала.

– Штанину-то задери, барин, – сказал он.

Муравьев упрямо покачал головой.

– Давай на порты. Украшения, тем паче, такие, на одежде носить надобно. Кроме того, твои железа куда более проносятся, чем портки.

Раздался звон, словно по жизни их погребальный, и Муравьева охватило то же самое чувство, что и Трубецкого. Он поднялся с козел, подхватил цепи обеими руками, прижал к груди и, мелко семеня ногами, вернулся к товарищам.

Кто-то забарабанил в ворота сарая. Солдат чуть приоткрыл створки, и в щель пробрался станционный смотритель.

– Помогите! – закричал он. – Мне помощь надобна, ваше благородие! Женщины… Да какие ж то бабы, чертовки сущие! Я их, бесиц, запер, как вы приказали, и теперь они дом громят. В окнах стекла уж повыбили, и за мной с поленом по залу гонялись. Силу б применить надо. Идемте же, господин полковник, а то даже казачки ваши это бабье окаянное боятся! Кабы чего не вышло!