Чужой среди своих - Василий Сергеевич Панфилов

лентами и шариками трактора рядом с молодожёнами, говорила фразы, составленные, кажется, из одних только шаблонов.

— Во даёт! — восторженно обернулся к отцу стоящий впереди мужик, будто сошедший с пропагандистского плаката об истинных арийцах, — Речуга!

Он захлопал в ладоши, и в толпе поддержали его. Хлопаю вместе со всеми…

Отец, подмигнув мне и взяв супругу под локоток, начал проталкиваться поближе.

— Да что за чёрт… — обернулся было разозлённый мужик, — А-а… это ты, Аркадьич…

Это повторилось несколько раз в разных вариациях, и я заключил, что батю здесь уважают! Вот ерунда же… но честное слово, приятно!

В общем, уважение окружающих и решительность помогли нам занять козырные места возле трактора, встав так, чтобы всё было прекрасно видно и слышно, но не приходилось задирать головы.

— А сейчас… — утомившаяся директор Клуба начала говорить обрывисто, — слово родителям жениха!

В прицеп, не без труда подсадив упитанную супругу под зад, вскочил бойкий мужичок, не тушующийся толпы. Всё как и положено — пиджак не по размеру, лента через плечо, красное от выпитого лицо, вид лихой и ̶п̶р̶и̶д̶у̶р̶к̶о̶в̶а̶т̶ы̶й̶ молодцеватый.

— С супругой мы вот вырастили молодца, значит, — начал он, не нуждаясь в громкоговорителе, — А теперь, значит, он совсем взрослый!

— Работящий! — надсадно перебила его супруга, теребя изработанными руками перед нарядного платья, смотрящегося на ней маскарадной одеждой, — Настоящий мужик! С четырнадцати лет работает! Сказал нам — хватит штаны за партой протирать, и пошёл деньгу зарабатывать!

Директор Клуба, выполняющая роль тамады, быстро перехватила разговор, и он потёк уже в нужном русле. Задавая родителям наводящие вопросы, и через раз сама же отвечая на них, женщина ухитрилась сделать из выступления нечто почти приличное.

— Слово предоставляется родителям невесты! — прохрипела в динамик заведующая.

— Нукась! — молодцевато поплевав на руки, Коля попытался подхватить супругу под бока, но лишь пошатнул её и прибавил градус веселья в народе.

— Давай… ты это! — запыхавшись и побагровев, сообщил он, толкая упирающуюся жену к прицепу.

— Эй… — найдя глазами кого-то в толпе, помахал руками отец невесты, — Володь! Давай-ка сюды…

Из толпы вывалился мужичок, мало отличимый от Коли, и они вдвоём, под смешки окружающих, попытались было впихнуть наверх этот памятник советской женщине. Наверное, у них бы это получилось, но перевязочки на ветчинной колбасе врезались в тело и затрещали, так что эту затею пришлось оставить.

— Так это… — растерялся Коля, — надо тово… придумать чево!

Но за него уже придумали, притащив откуда-то массивный табурет, и монументальную Верочку водрузили на постамент. Оказавшись в прицепе, она утвердилась на ногах рядом с дочкой, и, окинув собравшихся взглядом Медузы Горгоны на минималках, произнесла положенную по такому случаю речь.

— Во даёт… — негромко смеялся молодой парень рядом с нами, комментирующий некоторые, особо удачные, пассажи, — Воспитали они, как и положено… х-ха! Если бы все так воспитывали…

Наконец речи закончились, и молодые пересели в украшенный лентами и шарами «Москвич» оранжевого цвета. Несколько потрёпанный, он, тем не менее, выполняет в Посёлке функции представительского автомобиля, а его владелец, соответственно, является почётным гостем на всех значимых мероприятиях.

Родителей молодых разместили в «Буханке», почётным гостям, среди которых оказались мои родители, был предложен тракторный прицеп, а остальные, включая меня, разместились стоя в кузовах нескольких грузовиков.

— Горко-о! — истошно завопил кто-то.

— Горько! — прохрипел громкоговоритель, и это стало сигналом. Механизированная кавалькада, отчаянно и беспрестанно гудя, с черепашьей скоростью поползла по Посёлку.

Стоя в кузове и кренясь вместе со всеми на каждой кочке, на каждом повороте, я отчётливо, как никогда, ощутил, что же это такое — Советский Коллективизм! Всеми рёбрами…

— Вот помню, в тридцать втором… — с места в карьер начал было пахнущий нафталином дедок, сидящий по правую руку от меня.

— Ильич! — перебила его сидящая напротив немолодая баба с жилистой шеей и таким обветренным, изрезанным морщинами лицом, что оторопь берёт, — Да Ильич же… Вот чёрт глухой!

— А? — отреагировал дедок, поворачиваясь к ней, — Ты это мне?

— Тебе, тебе… — откровенно усмехаясь, и показывая при этом редкие зубы, насмешливо отозвалась баба, — Закусывать, говорю, не забывай!

— А-а… ну да, ну да! — закивал тот, и, подслеповато сощурившись, вооружившись вилкой, начал выцеливать на столе что-нибудь по своим зубам.

Я так и не узнал, что же там случилось в тридцать втором… о чём совершенно не жалею.

— Горько! — заорал кто-то, и молодые встали. На лице у невесты торжественное и какое-то тупое, жертвенное выражение. Жених дожёвывает что-то, держа в одной руке вилку с мясными лохмотьями. На жиденьких усишках, слипшихся и блестящих от жира, налипла какая-то дрянь.

— Горько-горько-горько! — начал скандировать народ, и молодожены соприкоснулись губами.

— Горько! Горько! Горько! — слова начали отбиваться отдельно, а не речитативом, — И раз! И два…

Дедушка, размахивая вилкой, скандирует вместе со всеми, не замечая, как изо рта вываливается полупрожёваная селёдка.

Наконец молодых опустили, и они уселись на свои места. Жених тут же накатил ещё одну рюмочку, и его решительно поддержал свидетель, мордастый, коротко стриженный парняга с огромными лапищами.

— … не как раньше! — улавливаю обрывок разговора пожилых женщин, сидящих напротив и чуть справа от меня, — Вот я, помню, замуж выходила, так потом простыню с утра вынесли, на оглобли, и в телеге по всей деревне! Зато все знали, что честной замуж вышла!

Женщина приосанилась, поведя плечами и как-то так сыграв лицом, что видно стало, для неё это нешуточный повод для гордости. На миг замираю, пытаясь переварить информацию…

— Да… да… да… — с частотой метронома кивает тем временем вторая, — всё так и было! Я и дочку свою также замуж выдавала…

«— Фу ты, чёрт…» — меня начинает не то чтобы подташнивать, но аппетит пропал.

С одной стороны — дедок, чавкающий, роняющий изо рта еду и весьма неаппетитно обсасывающий селёдку дряблыми губами в обрамлении пожелтевших от никотина усов.

С другой — рассказы о милых деревенских обычаях, с пятнами крови на простынях, мазаньем навозом ворот и прочем, столь же архаичном и натуралистичном.

Поглядев на родителей, сидящих за столом для почётных гостей, осторожно посматриваю по сторонам. Нет, пока из-за стола никто не выходит… Вздохнув, давлю порыв уйти, с надеждой поглядывая на небо, но как назло, погода просто идеальная.

— Шумел камыш… — подперев голову мозолистой рукой с толстенными запястьями, завела тётка с обветренным лицом. Она пела, не обращая никакого внимания на остальных, для себя.

Несколько человек подхватили её почин, но настоящего хорового исполнения не случилось. Лишь собаки, крутящиеся неподалёку от столов и сходящие с ума от запахов съестного, начали подвывать.

— Горько!

— Горько! — подхватываю вместе со всеми, чувствуя, как начинаю не то чтобы понимать, но чувствовать атмосферу момента. Собственно, а