Нечеткое дробление - Пол Ди Филиппо

Для описания такого устройства феминистка Райан Эйслер в книге «Меч и причастие» слила «гине-» и «антро-» в «гиланию», форму женского управления. Поэтому я окрестил край, куда мы попали, Гиландией.

В моем мире Гиландия возникла и исчезла, когда индоевропейские всадники-воины вторглись в южные для них русские степи, принеся туда собственную, в корне иную культуру.

В этом мире ничего подобного не случилось – по одной-единственной очевидной причине.

Здесь не было лошадей. Всего-навсего. Местными верховыми животными были лоси, но они совершенно не годились для военных целей.

Из-за отсутствия лошадей монотеистская, патриархальная, воинственная и уничтожающая природу культура так и не получила развития.

Вместо этого Гиландия росла и развивалась, завоевывая земли путем поглощения и мирных переговоров, но не кровопролития. После того как страна достигла некоего критического размера, ее преобладание было признано повсеместно, точно так же, как видеокассеты VHS победили «Бетакам».

У Великой Матери были карты. Великолепные карты всего мира. Кровь Десяти Зубров находилась на том месте, где никогда не будет французской Ниццы. Города-сестры Крови (с которыми у нее было пусть медленное, зато верное сообщение), стояли как в Новом Свете, так и в Старом, в том числе в Азии и Африке.

Отличное противопоставление моей родной землеройной, бездумно транжирящей ресурсы, жадной культуре.

Впрочем, как знать...

Личный провожатый, приставленный ко мне, звался Барашек.

Лет ему было примерно семнадцать. Безбородый, прыщавый, слишком долговязый, тощий, он ходил сутулясь, с неизменно виноватым и взволнованным видом. Двигался он словно ленивец, страдающий артритом, за исключением тех моментов, когда пугался громкого звука или случайного резкого движения. Тогда он подпрыгивал, словно лягушка-эпилептик. Время от времени он впадал в дрему, и на его лице появлялось блаженное глупое выражение, как у собаки, которой чешут пузо.

Я моментально понял, что ко мне его приставили потому, что со всеми другими обязанностями он успешно не справлялся. Эта догадка подтвердилась в один прекрасный день, когда мы сидели у меня в комнате и он поведал мне свою трудовую биографию.

Машинально копаясь в своем носу-клюве, Барашек вспоминал: «Я работал на маковых полях, пока не оказалось, что я вытаптываю больше растений, чем обрабатываю. Но между ними совсем не было свободного места! По крайней мере мне не хватало. После этого Совет Дочерей отправил меня вычищать помет из лосиных конюшен. Ну то ли что-то упало с крыши мне на голову, то ли я сам случайно саданул себе по голове лопатой, то ли дух там был слишком тяжелый, но в первое же утро меня там нашли без сознания. Тогда Братство Гончаров взяло меня в подмастерья, но я чуть не утонул...»

Я взглянул на прекрасный расписной кувшин на умывальнике в дальнем углу комнату.

– Да как можно утонуть, лепя горшки?

– Там, где брали глину, на берегу реки, было ужасно скользко...

У Барашка была еще одна прекрасная черта – он любому промаху находил оправдание.

Я от души надеялся, что Мунчайлд удалось подружиться с ее провожатой, маленькой женщиной по имени Ленивая Рука. Но уверенности у меня не было, ведь я виделся с Мунчайлд крайне редко, а когда нам доводилось встречаться – например, в общественных столовых, – Мунчайлд смотрела на меня с презрением. Как я догадывался, она все еще дулась на меня, во-первых, за мой выбор двух последних мест нашего назначения, а во-вторых, за то, что я бросил нашего ребенка.

О Крошке мне беспокоиться не приходилось. Он устроился как нельзя лучше. По правде сказать, пузатый громила Ангел тут как сыр в масле катался. Дни напролет он жрал, трахался и дул пиво, как какой-нибудь байкер Ниро. По всей видимости, он не был похож ни на одного из тех мужчин, к которым привыкли женщины этого мира, и половина горожанок занимала к нему очередь и терпеливо ждала, чтобы отведать мясистых деликатесов его любви.

Я же так и не получил свою порцию здешней постельной акробатики, несмотря на то, что завуалированные предложения заняться ею поступали мне постоянно и вполне откровенно. Что-то удерживало меня от того, чтобы связаться со здешними женщинами. Много ночей я провел в безнадежных раздумьях над своими ощущениями, пока однажды ответ наконец не забрезжил, когда я равнодушно наблюдал за тем, как рано поутру целая когорта нагих школьниц барахтается на земле. Очевидно, это заменяло тут утреннюю пробежку.

Дело в том, что я чересчур вымотался и перенервничал, чтобы получить удовольствие от бескорыстного, полноценного и совершенно естественного секса, предлагаемого здешними женщинами. Старина Вуди Аллен шутил: «Бывает ли грязный секс? Да, если вы занимаетесь им по правилам». Я не мог вынести, что любая из этих женщин могла заняться со мной сексом совершенно свободно. Слишком они были просты и прямолинейны. Никаких недоговоренностей, намеков или ритуала, в которых я так нуждался, а сам я слишком закоснел, чтобы меняться.

– Жаль, что у нас нет тел, – подала вдруг голос Кальпурния.

– Да, – эхом откликнулась Калипсо. – Мы-то знаем, что тебе нужно.

– Но что делать, мы здесь, в твоей башке.

Впервые за время моего межпланетного путешествия никто не гнался за мной, не грозил мне и не пытался отнять у меня йо-йо.

Я не был пленником и не был рабом банды КА-плантаторов. Я мог посидеть спокойно, расслабиться и обдумать свой следующий шаг. Тут я определенно оставаться не мог. Этот мир был слишком прост, ясен, честен для урода вроде меня. Он не содержал никаких объяснений Онтологической Закавыки и не предлагал никаких гедонистских бессмысленных наслаждений, которые могли бы отвлечь меня от дальнейшего похода за разгадкой.

Поэтому, обдумывая, каким станет мое следующее место назначения (и как мне преподнести Крошке пренеприятное известие о нашем отбытии из его земли обетованной), я попросил Барашка прогуляться со мной по округе, чтобы поглазеть на достопримечательности.

Мы посетили всевозможных ремесленников и мастеров: ювелиров, нанизывающих янтарные ожерелья, маляров, красящих стены, кружевников (все мужчины), плетущих коврики и скатерти. Я принял участие в бесчисленных церемониях и действах, среди прочего и в мрачных «небесных похоронах», при которых мертвеца возносили на открытую платформу, с тем чтобы птицы могли очистить от мяса его кости, с последующей погребальной церемонией, где эти самые кости любовно окрашивали охрой и особым образом укладывали в гробницу. Нас приглашали на то, что я назвал «месячными вечеринками», где девочки отмечали свои первые кровотечения. Мне это напомнило «Сонные вечеринки пятидесятых». На этих приемах не хватало только пачки сорокапяток Бобби Дарина и пушистых шлепанцев. Но кое-что осталось в точности таким же.