Ты меня (не) купишь - Лея Кейн

Я оглядываюсь за свое плечо, снова смотрю на Бабочку, чуть подаюсь к ней корпусом и вполголоса спрашиваю:

– Дарья Николаевна, это вы сейчас кому?

Цокнув языком, она открывает дверь и выходит. Мне же еще пара секунд требуется. Сердце успокоить. Колотится так, что чечетку отбивать можно.

– И где мы? – Бабочка кутается в мой шарф, озираясь по сторонам.

– Там, где одиннадцать лет назад я заново родился, – отвечаю уже без желания шутить.

Чернота неба сливается с чернотой поля. Трудно определить грань. Даль кажется поглощающей бесконечностью. Я отхожу от машины, сую руки в карманы куртки и смотрю туда, где одиннадцать лет назад рос небольшой кедровник.

– Как – родился? – в замешательстве переспрашивает Бабочка.

Терпеть не могу распускать нюни. Сам себе клянусь, что это будет единственный раз, когда она увидит меня уязвимым.

– Его звали Себастьян. Одноклассник мой. С первого класса вместе. Я с Камилем так близок не был, как с Себом. Даже подтрунивал с ним над братом. Особенно когда у нас уже девчонки пошли, а Камиль из учебников не вылезал. Вместе с Себом мы и начинали. Сестра моя тогда бизнес мужа унаследовала, меня своей правой рукой сделала. Ну а я Себа к себе на подхват. Поначалу все хорошо шло, а потом Камиль дембельнулся. Пацан в плену побывал. Хреново с ним все было. Естественно, Себа я отодвинул на второй план. К брату ближе, чтобы тот в депрессии руки на себя не наложил. – Я вздыхаю, сделав паузу не столько для Бабочки, сколько для себя. – Камиля к себе под крыло взял. Себ беситься начал, брата подставлять. Надо было тогда за мелочи его остановить, а я терпел. Себ понял, что Камиль прочно его место занял, и решился на кардинальные меры. Убрать его. Повредил тормоза в его тачке. А в тот день моя не завелась. Мне на встречу надо было. Ну тачку Камиля я и взял. – Я делаю шаг вперед, останавливаюсь у края канавы на обочине и киваю в темноту. – Вон там я умер. Машину девять раз перевернуло.

– О боже, – пищит Бабочка неживым голосом где-то у меня за спиной.

– Два часа и сорок минут я пробыл в том аду. Два сломанных ребра, сотрясение, открытый перелом ноги, ушибы… А я даже выбраться не мог. В сознании был, все чувствовал. Когда спасатели приехали, тачка уже горела. И я вместе с ней… – Мой голос срывается, и я снова делаю паузу. Теперь дольше. – Вытащили труп. Я восемь минут мертв был. Но завели мотор, подарили вторую жизнь.

Сдергиваю с себя куртку, свитер, майку, разворачиваюсь к Бабочке, отчего она пятится к машине. Упирается в капот и замирает. Я приближаюсь, беру ее тонкие пальцы и подношу к своей татуировке на груди.

– Расслабь руку. Чувствуешь?

Немигающе глядя на мою грудь, она медленно ведет кончиками пальцев по татуировке, скользит ими по плечу, заводит за спину и ахает.

– Ты весь в шрамах, – шепчет с ужасом.

От ее пальцев такое тепло по телу крадется, что мне обнаженному уютнее, чем в одежде.

– Не весь, не преувеличивай, – улыбаюсь я уголком губ, и она отдергивает руку.

Я снова одеваюсь, а Бабочка растерянно смотрит по сторонам.

– Больно было?

– Зажило, – отвечаю, застегивая куртку. – Пока по больничкам мотался, Камиль выяснил, кто крыса. Я попросил оставить Себа мне. Через три месяца после аварии на ноги встал, вывез его сюда и… кончил.

– Почему в полицию не заявил?

– Не простил. На себя плевать. За брата не простил. Ведь он должен был быть на моем месте.

– Себастьян просил прощение?

– Нет, – мотаю головой. – Сказал лишь, что я предатель и гнида продажная.

Бабочка тяжело выдыхает, закрывает глаза и опускает лицо.

– Хочешь об остальных узнать? Наверное, думаешь, что убитых от моей руки сотни? Ошибаешься, Дарья Николаевна. На пальцах одной руки можно сосчитать, еще останутся. Я играть люблю. Людьми и в людей. Хотя убить проще. Один выстрел – и все проблемы решены. Не думай, что я оправдываюсь. Я продавал наркоту, оружие, даже людей. Я организовывал нападения, сводил заказчиков с киллерами, упрятывал невиновных за решетку. Многое, что ты знаешь обо мне из слухов, правда. Многое – ложь. Но посмотри туда, – указываю ей в темноту, – и представь, что ты сейчас там, одна, поломанная, в горящем капкане. Вся жизнь перед глазами пролетает. А самое страшное, что эта участь предназначалась дорогому тебе человеку. Это он должен был там умирать. Ты бы простила?

Она украдкой смахивает слезу и произносит:

– Как ты живешь с этим?

– Нормально живу. Ценю каждый прожитый миг.

– Не жалеешь?

– Не было ни дня, чтобы я не вспоминал Себа. Но не было ни секунды, чтобы я пожалел. Поначалу было тяжело от осознания, что он вынудил меня сделать это. Трудно было здесь оставаться. И я в Италию на полгода улетел. Это Лучик помогла мне в себя прийти. Маленькая веселая девочка в платьице и с бантами. Она была в постоянном движении и заставляла шевелиться меня. Так я и выбрался из ада, оставив себе на память лишь один страх.

– Ты больше не садишься за руль, – догадывается Бабочка.

– Да, представь себе, у Романа Чеха есть слабость. За рулем я задыхаюсь. Иногда езжу, но крайне редко. Отхожу потом долго.

– А психологи?

– Зачем? Может, я хочу помнить, что сделал и почему. Знать, какие мы, люди, хрупкие. Да и тогда в голове все так перемешалось, что я толком понять не мог, где реальность, а где фантазия. Вернувшись из Италии, решил разыскать одну студентку педагогического. Оказалось, такой нет. Психолог выкинул бы ее из моей головы, а мне очень не хотелось с ней расставаться.

Она переводит взгляд на меня, но быстро отворачивается.

– К тому времени я перевелась в другой город. Степа там тренировался.

– Теперь я это знаю.

Нас с Бабочкой отделяет шаг, но в этом шаге стоит гребаный Степа!

– Значит, Лучик – твой ангел, – вдруг меняет она тему, снова посмотрев на меня. – Не будь к ней жесток. Дай ей шанс на счастье. Она сейчас в горящем капкане. Но освободить ее можешь только ты.

– Вот найду того, кто ее запихнул в этот капкан, разберусь и освобожу, – отвечаю, и не думая раскисать.

– К тому времени уже Артемка родится.

– Какой Артемка? – Я веду бровью.

– Сын ее. Артемом хотят назвать.

– Чего? – напрягаюсь я. – Повтори-ка. Кто хочет сына Артемом назвать?

Бабочка сжимается, когда я наступаю на нее. Испуганно смотрит на меня снизу-вверх и сглатывает:

– Лучик и ее парень. А что?

У меня перед глазами красные круги плыть начинают, в затылке ломить от ярости. Я стискиваю зубы и цежу:

– Кажется, я нашел Котю…

Какого Котю, кажется, он нашел? Уже второй раз слышу это прозвище. Хотя нетрудно догадаться, что речь о парне Лучианы.