Сказки старого Вильнюса II - Макс Фрай

Но камень положила в карман. Черт его знает зачем. Наверное, просто трудно выбросить то, что недавно казалось сокровищем, а значит, в каком-то смысле было им.

Хотя, конечно же, не было.

За вторым камнем следовало лезть в Вильняле; делать это Юта, понятно, не собиралась. Той весной ей было по-настоящему плохо, но все же не настолько, чтобы бросаться исполнять инструкцию сумасшедшей старухи. Однако лезть и не понадобилось, камешек ей подарили дети, игравшие на берегу. Точнее, девочка лет семи. Двое мальчишек помладше робко топтались в стороне, наблюдая за процессом.

Сама виновата — шла мимо, увидела детей у самой воды, испугалась, что они свалятся в реку, и зачем-то полезла к ним вниз по откосу. Изгваздала в грязи почти новые замшевые ботинки — ай молодец, героиня, всем службам спасения пример.

Дети, конечно, никуда падать не собирались. Спокойно бродили по берегу в ярких резиновых сапожках, тыкали палками в речное дно, шарили руками в ледяной воде. Видимо, тоже искали сокровища. В их годы кладоискательство — нормальное состояние души. Но это не проблема, с возрастом оно проходит. Почти у всех. Кроме некоторых особо вздорных теток, которым без золота нибелунгов жизнь не мила.

Девочка, белобрысая, тонконогая, отчаянно курносая, сразу же почуяла в незнакомой тетке родственную душу. Протянула пригоршню мокрых пестрых камней — смотри, что у нас есть!

Юта никогда не умела, да и не особо любила иметь дело с детьми, особенно незнакомыми. Не знала, о чем с ними говорить, но старалась быть серьезной и держаться на равных, памятуя, сколь обидными казались ей самой снисходительные шутки и насмешки взрослых. Вот и сейчас присела на корточки, внимательно осмотрела добычу, вежливо похвалила: очень красивые камешки. Хоть в кольца их вставляй.

— Конечно, красивые, — важно согласилась девочка. — Они же драгоценные. Драгоценности некрасивыми не бывают!

И с царственной щедростью предложила:

— Можешь взять себе любой, какой захочешь.

Пришлось брать. От таких подарков не отказываются.

Выбросить камешек сразу было бы свинством. Поэтому сунула его в карман, где уже лежало одно такое сокровище. Удивительное дело, нужные вещи, вроде телефона, кошелька и ключей, если таскать их в карманах, тут же теряются, а положишь какую-нибудь ерунду — камешек, значок или зубодробительную ириску из кафе, — будь уверена, вы вместе навсегда. Бессмысленная фигня переживет любое бедствие, включая войну, чуму, поход на центральный рынок, поездки на городском транспорте в часы пик и падения в сугробы.

Сугробов, впрочем, в обозримом будущем не ожидалось — в городе уже вовсю свирепствовала весна. Будь она неладна.

«Все к тому шло, — будет думать Юта потом. — Все само к тому шло. И пришло, прихватив меня по пути».

По крайней мере, камни из двух рек оказались в кармане как бы по собственной воле, подбирать их намеренно Юта не стала бы. Для того, чтобы осознанно запасаться речными камнями в ожидании Черного Ветра, надо было не просто окончательно слететь с катушек, что, честно говоря, дело нехитрое, но и признать свое безумие свершившимся фактом. И согласиться с ним; более того, пойти у него на поводу. Зато носить камни с собой, не выбрасывая, можно просто по рассеянности. Мало ли ерунды накапливается в карманах курток и пальто между ежегодными визитами в химчистку. То-то и оно.

В тот апрельский день тоска грызла как-то особенно люто, и Юта, обычно полагавшая ежевечерние прогулки от работы до дома тяжкой повинностью, намеренно слонялась по улицам Старого города. Не хотела идти домой. Одиночество, в последние месяцы казавшееся сущим благословением — по крайней мере, никто не дергает, — внезапно стало невыносимым. Лучше бы уж дергали, лучше бы отвлекали от созерцания так называемого внутреннего пространства, темного, пустого и гулкого, как заброшенный склеп, откуда давным-давно вынесли даже останки последнего мертвеца. Не говоря уже обо всем остальном.

Список номеров в Ютиной телефонной книжке был длиннее дюжины пожарных лестниц, поставленных одна на другую. Но позвонить по любому из них означало обречь себя на болтовню, которая и в лучшие времена казалась необязательной, а уж сейчас — совершенно бессмысленной. «Мне есть с кем поговорить, — думала Юта, — и есть кого послушать. А помолчать, обнявшись, совершенно не с кем. И, наверное, не только мне. Так просто не принято проводить время — встретиться и молчать. Даже любовники бесконечно о чем-то говорят, тишина возможна лишь в одиночестве, которое иногда настолько невыносимо, что к черту бы тишину, да вот беда — ни на что кроме нее нет сил».

В городе меж тем кипела веселая весенняя жизнь. На всех углах открыто целовались пьяные от солнца парочки, свежеиспеченные мамаши катили пестрые коляски по булыжным мостовым, застрявшие в пробках водители фальшиво подпевали дорогим стереосистемам, солидные мужчины на ходу расстегивали пальто, осторожно разминая отвыкшие от улыбок рты, длинноногие старшеклассницы зябко ежились в куцых курточках из «Зары», неловко заигрывали с мальчишками, возбужденными, взъерошенными и храбрыми, как оголодавшие воробьи. У тех и других были отчаянные глаза, нежные обветренные губы и тонкие детские шеи.

Юта смотрела на этих мучительно и сладко взрослеющих детей со смесью сострадания и лютой ревности к жизни, которая совсем недавно переполняла ее до краев, с избытком, так же как их сейчас, а потом отвернулась, ни единого обещания толком не выполнив, даже не поцеловав. Еще не ушла насовсем, но уже увлеченно занялась новыми возлюбленными; ясно, что по вечерам неторопливо собирает свои волшебные вещи по тайным углам Ютиного бытия, складывает их в черный, как вечная ночь, чемодан. Процесс необратим, скорое расставание неизбежно.

Осознавать это было так больно, что душевная мука отчасти превратилась в физическую — не то обычная межреберная невралгия, не то сердце сдуру переползло в правую часть грудной клетки, чтобы поболеть там всласть; ай, да какая разница, если лечь поудобней, наверняка тут же пройдет. А все равно лучше эта боль, чем тихая домашняя диванная тоска.

Поэтому даже боль не погнала Юту домой. Вместо этого зашла в первый попавшийся «Кофеин». Этот большой, двухэтажный, на улице Вильняус, любила меньше, чем маленький на Диджои, куда постоянно бегала с работы. Но кофе одинаково хорош во всех, а здесь к тому же полосатые матрасы на подоконниках, можно купить большую порцию латте, выйти на улицу, сесть, закурить, постараться расслабить плечи, глазеть по сторонам — все на тех же девочек и мальчиков, которые так заняты собой, что не замечают чужого внимания. И правильно делают.

Сидела на подоконнике, потягивала кофе с ностальгическим привкусом мороженого крем-брюле, осторожно массировала не на шутку разболевшуюся грудь, рассматривала красивых студенток, облепивших соседний подоконник, прохожих, идущих по своим делам, и хмурых мужчин, вышедших покурить из бара напротив. Вот с кем следовало бы подружиться: за все время эти двое не сказали ни слова, даже смотрели в разные стороны, но явно воздействовали друг на друга весьма утешительно. Их мрачные лица постепенно разглаживались, один под конец даже заулыбался — криво, уголком рта, а все-таки. Каков счастливчик.