О психоанализе - Карл Густав Юнг

Понятие регрессии, по всей вероятности, следует считать самым важным открытием психоанализа в этой области. Не только более ранние формулировки генезиса невроза были опровергнуты или, по меньшей мере, значительно изменены, но и сам актуальный конфликт впервые получил надлежащую оценку.

Как показывает вышеописанный случай с женщиной и лошадьми, симптоматическая драматизация становится понятной лишь тогда, когда она рассматривается как выражение актуального конфликта. Здесь психоаналитическая теория в полной мере согласуется с результатами ассоциативных экспериментов, о которых я рассказывал на своих лекциях в Университете Кларка. В работе с невротиком ассоциативный эксперимент дает целый ряд указаний на четкие конфликты в реальной жизни, которые мы называем комплексами. Эти комплексы содержат те самые проблемы и трудности, которые и привели пациента к дисгармонии с собой. Как правило, мы находим совершенно явный любовный конфликт. С точки зрения ассоциативного эксперимента невроз предстает как нечто совершенно иное, нежели с точки зрения более ранней психоаналитической теории. Если раньше невроз рассматривали как образование, уходящее своими корнями в младенчество и перерастающее нормальную психическую структуру, то с позиций ассоциативного эксперимента невроз есть реакция на актуальный конфликт. Последний часто встречается и у нормальных людей, однако разрешается ими без особых затруднений. Невротик же остается в тисках конфликта; это застревание и приводит к неврозу. Посему мы можем утверждать, что результаты ассоциативного эксперимента убедительно свидетельствуют в пользу теории регрессии.

С помощью более ранней, «исторической» концепции невроза мы надеялись понять, почему невротику с выраженным родительским комплексом так трудно приспособиться к жизни. Однако теперь, когда установлено, что нормальным людям свойственны точно такие же комплексы и в принципе то же психологическое развитие, что и невротикам, мы уже не можем объяснять невроз формированием определенных фантазийных систем. Подлинно объяснительный подход носит сугубо проспективный характер. Мы больше не спрашиваем, есть ли у больного отцовский (материнский) комплекс или бессознательные инцестуальные фантазии, привязывающие его к родителям, ибо мы знаем, что они имеются у всех. Было ошибкой полагать, будто подобными вещами страдают исключительно невротики. Сегодня мы спрашиваем: какую задачу пациент не желает выполнять? каких трудностей пытается избежать?

Если бы человек всегда старался приспособиться к условиям жизни, его либидо использовалось бы правильно и адекватно. Когда этого не происходит, оно блокируется и вызывает симптомы регрессии. Невыполнение требований адаптации, или уклонение невротика от трудностей, представляет собой, в сущности, колебания, которые испытывает всякий живой организм перед очередной попыткой приспособления. Поучительные примеры в этом отношении дает дрессировка животных, и во многих случаях такого объяснения вполне достаточно. С этой точки зрения прежнее объяснение, согласно которому сопротивление невротика обусловлено его зависимостью от фантазий, представляется ошибочным. Впрочем, с нашей стороны было бы неверно становиться на принципиальную позицию, отметая все остальные; подобные суждения в высшей степени однобоки. Привязка к фантазиям тоже существует, хотя фантазии, как правило, вторичны. Зависимость невротика от фантазий (иллюзий, предрассудков и т. д.) развивается постепенно, подобно привычке, из бесчисленных отступлений перед препятствиями с самого раннего детства. Со временем эта склонность перерастает в постоянную привычку, знакомую каждому исследователю неврозов; все мы сталкивались с пациентами, которые используют свой невроз как предлог избежать трудностей и уклониться от выполнения обязанностей. Привычное уклонение порождает особый склад ума: больные считают само собой разумеющимся жить фантазиями, а не выполнять неприятные обязательства. В силу подобной привязки к фантазиям реальный мир представляется невротику менее реальным, менее ценным и менее интересным, нежели нормальному человеку. Как я уже объяснял выше, иногда фантазийные предрассудки и сопротивления могут возникать из абсолютно непреднамеренных переживаний; иными словами, переживаний, не представляющих собой сознательно искомого разочарования и тому подобного.

Основным и глубочайшим корнем невроза является, по всей видимости, врожденная чувствительность[58]. Последняя проявляется даже у грудного младенца, вызывая у него ненужное возбуждение и сопротивление при кормлении. Во многих случаях предполагаемая этиология невроза, выявленная психоанализом, фактически представляет собой лишь опись тщательно отобранных фантазий, реминисценций и т. д., стремящихся в определенном направлении и созданных пациентом из либидо, не использованным для биологической адаптации. Эти якобы этиологические фантазии, таким образом, оказываются не чем иным, как суррогатными образованиями, масками, искусственными объяснениями неспособности адаптироваться к действительности. Вышеупомянутый замкнутый круг бегства от реальности и регрессии в фантазию, разумеется, вполне может породить иллюзию якобы решающих причинно-следственных связей, в которые верит как аналитик, так и пациент. Случайные события вклиниваются в этот механизм только в качестве «смягчающих обстоятельств». Тем не менее необходимо признать, что они существуют и могут оказывать определенное влияние.

Отчасти я вынужден согласиться с теми критиками, которые, читая психоаналитические истории болезни, не могут отделаться от впечатления, что все это фантастично и искусственно. Их единственная ошибка состоит в том, что они приписывают фантастические артефакты и зловещую, надуманную символику внушению и плодовитому воображению аналитика, а не несравненно более плодовитой фантазии самих больных. В фантазийном материале психоаналитической истории болезни действительно много искусственного. Но самое поразительное – это активная изобретательность пациента. Критики не так уж неправы, когда говорят, что у невротиков, которых им приходилось наблюдать, таких фантазий не было. Я не сомневаюсь, что большинство их пациентов совершенно не осознают, что у них вообще есть какие-либо фантазии. Находясь в бессознательном, фантазия «реальна» только в той мере, в какой она оказывает очевидное воздействие на сознание, например в форме сновидения. В противном случае мы можем с чистой совестью сказать, что она нереальна. Разумеется, всякий, кто не обращает внимания на почти неуловимое влияние бессознательных фантазий на сознание или обходится без тщательного и технически безупречного анализа сновидений, может вообще не заметить фантазий своих больных. Как следствие, подобные возражения зачастую вызывают у нас лишь снисходительную улыбку.

Тем не менее мы должны признать, что во всем этом есть и доля истины. Регрессивная тенденция пациента, подкрепленная вниманием психоаналитика в его исследовании бессознательной фантазийной активности, продолжает изобретать и творить даже во время анализа. Более того, в аналитической ситуации эта активность значительно возрастает: пациент чувствует интерес со стороны аналитика и продуцирует еще больше фантазий, чем прежде. По этой причине наши критики часто замечали, что добросовестная терапия невроза должна двигаться в противоположном направлении, чем психоанализ; другими словами, основная задача терапии состоит в том, чтобы освободить пациента от его нездоровых фантазий и вернуть его к реальной жизни.

Психоаналитик, безусловно, это осознает, но он также знает и то, насколько далеко можно зайти в подобном освобождении от фантазий. Разумеется, нам, медикам, никогда и в голову не придет предпочесть трудный и сложный метод, критикуемый всеми авторитетами, простому, ясному и легкому способу, если только на это нет веской